Иван Свистунов: Жить и помнить

Осиков замолчал, чтобы дать возможность слушателям лучше осознать всю важность сказанных им слов, собраться с мыслями и активно включиться в беседу. Когда человек высказывается, да еще в непринужденной дружеской обстановке, то, глядь, ненароком и выскочит, как кенарь из клетки, шальное словцо, проливающее свет на его тайные мысли.

Но задушевная беседа не клеилась. Молчал Очерет, словно отродясь и «папа-мама» ни разу не выговорил. Самаркин хотя и тихо, но все же довольно гнусно что-то мурлыкал себе под нос. Даже благовоспитанная и симпатичная гражданка Курбатова и та — ни гугу.

Все же Осикова не обескуражила явная обструкция. Проговорил вкрадчиво, можно даже сказать доверительно:

— Конечно, в свое время у нас несколько перегнули палку, когда боролись с низкопоклонством и увлечением иностранщиной. Действительно, порой получалось, что все открытия и изобретения, все достижения науки и техники — дело рук наших людей. Тут заскок известный был. Однако и умалять наши заслуги нельзя. Недаром и в песне поется:

Осиков снова сделал паузу. Формула железная: Россия лучше всех! Каждый патриот должен одобрить ее: таково неписаное правило.

Обитатели купе продолжали демонстративно молчать. Очерет по-прежнему не отрывался от окна. Самаркин перестал мурлыкать и снова приступил к изучению устройства вентилятора. Волобуев, как глыба, лежал физиономией к стене и самым натуральным образом храпел.

Если бы Осиков был мягкотелым слюнтяем и гнилым интеллигентом, то он, пожалуй, удалился бы с видом оскорбленной невинности. Но Алексей Митрофанович твердо знал: нельзя идти на поводу у отсталых элементов. Он свято верил в силу слова агитатора. Продолжал как ни в чем не бывало:

— Мы — советские люди, мы воспитаны в духе высокого патриотизма, любви к своей Родине. Где бы ни был наш человек, он всегда должен помнить о своем доме…

Слова были хорошие. Чистые. Правильные. Сам Осиков верил в них. И все же с болью чувствовал, что здесь, в купе, они не производят желаемого действия, словно проходят через мозги слушателей, как вода сквозь бредень.

Осиков решил перестроиться на ходу. Раз его слушателей не трогает высокая благородная материя, то он сменит пластинку. Имея в виду посещение вагона-ресторана Самаркиным и Волобуевым, произнес голосом, в котором еще явственней слышались нотки гражданской скорби:

— Особенно надо остерегаться спиртных напитков. Пьяного человека соблазнить, сбить с правильного пути проще простого…

Но и новый финт, как выражаются футболисты, не дал результатов. Очерет смотрел в окно, Волобуев совсем натурально захрапел, а Самаркин и того хуже: лежал и довольно ехидно ухмылялся. Лишь Курбатова, чувствуя всю неловкость затянувшейся паузы и по женскому мягкосердечию краснея за Осикова, вздохнула:

— Чего уж хорошего ждать от водки. И здоровье подрывает.

Осиков обрадовался союзнице:

— Верно, верно. Пьянство — одно из родимых пятен проклятого прошлого. Классу-победителю незачем одурманивать себя. Жизнь у него светлая, дорога ясная…

Внезапно с верхней полки раздался нарочито торжественный, даже в самом своем тоне уже таящий подвох, голос Самаркина:

Осиков оторопел. Он был оскорблен в своих лучших чувствах. Всю сознательную жизнь он привык говорить и думать о рабочем классе с уважением, даже с некоторой долей благоговения. И не скрывал этого. Ставшее в последнее время весьма распространенным выражение «его величество рабочий класс» умиляло его. Величество! Здорово сказано!

И вдруг в его присутствии какой-то нигилист смеет читать стишки, порочащие советский рабочий класс, намекающие на то, что рабочий человек охотно тянется к водке. Чего стоит употребленное по отношению к рабочему классу — гегемону революции — выражение «выпить не дурак». Возмутительно! Что за панибратство! Да за такие слова человека запросто можно привлечь…

Плешь Осикова начала медленно подрумяниваться, как блин на сковороде. По он сдержался. Проговорил спокойненько:

— Я попросил бы вас, товарищ Самаркин, не заниматься агитацией, направленной на дискредитацию нашего славного, героического рабочего класса, бросающей тень на честь и достоинство трудящихся.

Самаркин приподнялся на локоть и с всегдашней своей усмешечкой спросил:

— А знаете ли вы, уважаемый товарищ Осиков, кто написал такие вредные стихи?