Иван Свистунов - Жить и помнить

— Да разве только земля наша изменилась за прошедшие годы! Я переписываюсь со многими бойцами бригады и радуюсь их успехам в мирной жизни. Наш бывший командир теперь офицер чехословацкой Народной армии, русский начальник штаба стал ученым, пишет историю партизанского движения и народного восстания в Словакии. Начальник разведки — директор крупного предприятия на Украине. Сам я работаю на заводе, обучаю молодых электросварщиков.

После паузы добавил:

— Недавно и у меня произошло радостное событие, — и замолчал.

— Какое событие? Выкладывай. Здесь все свои, — нажал Франтишек.

— Похвастаюсь. Приехали ко мне советские товарищи из Москвы и по поручению Советского правительства вручили орден Отечественной войны, которым я был награжден в годы боев, но не получил, так как попал в госпиталь. Сами понимаете, с каким волнением принимал я дорогую для каждого воина награду. От полного сердца сказал я слова, которые повторяют все наши люди: «Ать жие Советский Сваз!»

Прощались вечером у пограничной арки. Обнялись и поцеловались по-братски. Поднялся полосатый шлагбаум. Стражмейстер взял под козырек. Франтишек и Стефан все махали и махали руками:

— До свидания, соудруги!

Машина мчалась по пустынному шоссе, прокладывая путь белыми снопами фар. В Дукле еще горели кое-где в окнах огни, да мерцали звезды над нефтяными вышками. Ян угрюмо смотрел во тьму. Из головы не шли слова Франтишека и Стефана: «Со Советским Свазем на вечне часы! С Советским Союзом на вечные времена!»

Каждый раз, когда Юзек подходил к старому, вконец запущенному дому, где после войны обосновался Пшебыльский, и, пугливо оглянувшись, чтобы никто не заметил, старался быстрее прошмыгнуть в обшарпанное парадное, у него ломило в животе. Твердо решал: «Сегодня в последний раз. Порву! Уеду в Варшаву. В Белосток. К черту на кулички. Скроюсь. Не найдут!»

Но знал: они найдут! Найдут и в Белостоке и в Варшаве. Везде найдут. И чувствовал: с каждым разом опускается все глубже и глубже, как в трясину.

Остановился у двери, всегда плотно закрытой, перевел дыхание. Рука словно онемела, не было силы нажать кнопку. «Может быть, уйти?» Наконец собрался с духом, позвонил, как и полагалось: два длинных, один короткий.

Долго никто не открывал. За дверью была такая тишина, словно в квартире нет ни одной живой души. Внезапно тихо щелкнул замок. Догадался: откуда-то за ним наблюдали. Все, у гадов, предусмотрено. Дверь открыл Пшебыльский. Юзек юркнул в темный закуток, как в прорубь. Прислушался: на лестнице тихо. Кажется, никто не видел. Вздохнул спокойней.

Хозяин, хмурый и потому совсем старый и страшный, как смертный грех, провел гостя в маленькую комнатку, кособокую, о трех углах. Единственное маленькое окошко с мутными, как рыбий пузырь, стеклами упиралось в глухую стену кирпичной кладки, заляпанную пятнами, в сырых подтеках. В комнатке было пусто: ничем не покрытый простой стол и два старых венских стула, таких погнутых, что и садиться страшно.

Пшебыльский угрожающе выставил лезвие хрящеватого носа:

— Почему пришли? Я же говорил: только в самых экстренных, неотложных случаях.

У Пшебыльского было твердое правило: на своей квартире не вести никаких дел. Есть железнодорожный буфет, есть специальная каморка на Вокзальной, 16. Квартира же неприкосновенная территория. Мой дом — моя крепость. Ему казалось, что здесь он в безопасности, словно пользуется правом экстерриториальности.

— Есть важная новость, — прошептал Юзек, хотя отлично знал, что за стеной никого нет. Пшебыльский человек осторожный и маху не даст. — Станислав приехал.

— Вас ист дас? Почему вы делаете большие глаза?

«Фольксдейч проклятый», — про себя обругал Юзек хозяина. Может быть, старому индюку заложило локаторы, он не расслышал или до него не дошел смысл новости. Повторил с придыханием:

— Приехал Станислав!

Но Пшебыльский смотрел на непрошеного гостя, как на новые ворота:

— Паникер! Сынок приехал в родительский дом. Житейская вещь.

— Его кто-то вызвал.

— Чепуха!

— Он получил телеграмму, которую я не отправил.

— Мистика. У вас синдром от трусости.

Юзек был слишком напуган, чтобы обижаться.

— Он получил телеграмму.

Пшебыльский нахмурился. То, что Юзек Дембовский натуральнейший трус, хорошо известно. Но сейчас, пожалуй, его страхи имеют под собой почву.

— Кто был тогда в буфете? Ваши старики, Элеонора, Ванда, вы, я… Вот и все!