Олег Селянкин - Только вперед! До самого полного!

— Рад видеть тебя живым. — Посипел трубкой и спросил: — В дом зайдем или…

— Если можно, лучше в лес. И немедленно.

Дядюшка Тоомас повел плечами и, пропустив Максима вперед, зашагал к лесу, который от рыбацкого поселка отгораживала стена падающих снежных хлопьев.

Пока шли к лесу, Максим и сказал, что прибыл сюда с товарищами, что они случайно встретили Андреаса, схватили его. Только назвал имя Андреаса — дядюшка Тоомас резко остановился, и сказал, будто не разжав губ:

— Его я уже не помню.

Сказано было сурово, даже вроде бы и жестоко, но Максим все же уловил огромную, душевную боль, которая скрывалась за словами, произнесенными зло. И замолчал, решив к этому разговору вернуться несколько позже, когда встретятся отец и сын; теперь все его помыслы были о том, как бы в этом снегопаде не сбиться с правильного направления и вывести дядюшку Тоомаса точно на нужную полянку. Вот и шел, внимательно вглядываясь во все, что попадало в поле зрения. Раза два или три все же оглянулся на дядюшку Тоомаса, который сопел шага на два сзади. Не только глаз, но и лица не мог разглядеть, но по тому, как были опущены плечи дядюшки Тоомаса, как бездумно он ступал в следы, стало ясно, что о дальнейшей судьбе сына, а не о том, что ждет его самого, думал сейчас старый рыбак. Думал какими-то рывками, которые и не позволяли ему прийти к определенному решению: прижать Андреаса к отцовской груди, сказать, что он, отец, был неправ тогда, поспешил со своим приговором, или отвернуться от него навсегда.

Дядюшка Тоомас теперь уже точно знал, что его сын не так виноват, как чудилось в те дни. Может быть, и его, Тоомаса, вина есть в том, что сын сбился с правильного пути: все еще считал его мальчишкой, ну и почти не вел с ним серьезных разговоров, не поделился тем, что знал о бошах, их коварстве, жадности и жестокости, о извечных страданиях маленького эстонского народа. Вот враги и вскружили парню голову разговорами о самостоятельной Эстонии. Великая Германия, самостоятельная Эстония… Единение, единение и еще раз железное единение всего народа… Это старая, затасканная, но красивая приманка, которую быстро и охотно заглатывает зеленая молодежь!

С другой стороны… С другой стороны, он, Тоомас, которого в поселке все уважают за незыблемость слова, сейчас должен спятиться, изменить свое решение?!

И тут зазубренной иглой и в самое сердце ударила догадка: выходит, ему собственная репутация дороже сына, дороже его судьбы?

Она, эта, догадка, была столь неожиданна, что дядюшка Тоомас даже замедлил шаг, почти остановился. Но он быстро справился с волнением, догнал Максима и до самой полянки, где почти бездымно резвился небольшой костер, не отставал от него, упрямо глядя только себе под ноги.

Дядюшка Тоомас приготовился увидеть сына связанным, может быть, и в синяках. Но тот спокойно сидел у костра, сжав руками колени. Увидев отца, он поспешно встал, было рванулся к нему и тут же погасил свой порыв, безвольно опустил руки.

Отец прошел мимо, даже не взглянув на него. За руку поздоровался с незнакомыми ему людьми и какое-то время осматривался, выбирая место у костра. Наконец сел там, где недавно сидел он, Андреас!

Это было молчаливое примирение с сыном. И Андреас взглянул на Бориса, которого почему-то считал старшим здесь. Тот ободряюще подмигнул. Тогда Андреас, в душе боясь, что вот сейчас, сию минуту и при этих таких душевных людях отец встанет и перейдет на другую сторону костра, осторожно присел рядом с ним.

Отец будто не заметил этого, он по-прежнему набивал табаком свою трубку. Андреас голыми пальцами достал из костра горящую ветку, склонил ее над трубкой отца.

Когда, вдоволь насипевшись, трубка стала окутываться клубами едкого дыма, Борис начал разговор, ради которого дядюшку Тоомаса и пригласили сюда:

— Дядюшка Тоомас, я не знаю и не буду специально узнавать вашу фамилию. Прошу и вас довольствоваться лишь тем, что меня зовут товарищем Борисом. Договорились?

Клубом дыма ответила трубка.

— Тогда перейдем к делу. Мне нужно…

— Пусть он уйдет.

Это были первые слова, произнесенные дядюшкой Тоомасом у костра; кивок в сторону Андреаса, сопровождавший их, был первым подтверждением того, что он видит сына.

— Если вы настаиваете, пусть будет так. Но я и мои товарищи верим вашему сыну, — спокойно, без нажима сказал Борис.

Дядюшка Тоомас не настаивал.

А дальше разговор пошел и вовсе деловой. Борис спросил: а может ли дядюшка Тоомас свести его с командиром их группы; как считает он, дядюшка Тоомас, можно ли будет ему, Борису, остаться здесь?