Михаил Лыньков - Незабываемые дни

И вот эта Майка! Если уж бежать, так бежать без памяти. Этак же можно и на мину напороться…

Шутливо отчитывая племянницу за разгром своего «заповедника», он уже серьезно спросил ее:

— Ну, что там у тебя произошло, что ты летишь, как на пожар?

— А дя…

— Ну-ну-ну!

— На Брянском фронте, товарищ секретарь, наши перешли в наступление… Идут крупные бои.

— Записывает кто-нибудь?

— Да, я всех свободных людей мобилизовала, чтобы не пропустить ни одного слова. А еще, товарищ секретарь, передавали, что партизаны батьки Мирона…

— Кого, кого?

— Батьки Мирона. Передавали, что они за месяц несколько немецких эшелонов спустили под откос. Да еще много чего о них сказано: про сожженные цистерны бензина, про разные склады, и сколько они уничтожили немцев, и даже сколько советских людей они вывели за линию фронта. Много про них передавали, дядечка…

— Гм… А еще что-нибудь передавали про партизан?

— А как же… Там записывают. Но фамилий командиров нет, дают одни только инициалы. Одни инициалы, дя… товарищ секретарь обкома, но где, в каких местах они выступают, указано.

— Про нас там не слышно?

— Не слышно… — И Майка произнесла эти слова с таким виноватым видом, словно она сама была причиной такой, по ее мнению, возмутительной несправедливости, когда про всех, видать, партизан услышишь по радио, а вот про своих, которыми командует Василий Иванович, не услышишь ни слова. Конечно, не совсем это хорошо, ей, комсомолке, заступаться за своего дядю. Но пусть Василий Иванович будет ей сто раз дядей, все же несправедливо забывать о нем в сводках. Он не меньше, а может быть, даже больше, чем другие, сделал…

Василий Иванович, лукаво прищурив глаза, заметил с явным укором:

— Плохо вы слушаете, товарищ радист! Видно, пропускаете?

Майка предпочла бы скорее сквозь землю провалиться, чем выслушать такой упрек. Но при чем она тут? И разве она мало старается? «Радист…» И с явным отчаянием в голосе она идет на протест:

— Неправда! Я не пропускаю ни одной сводки. А вот если бы нам в самом деле хорошее радио, по которому мы могли бы и с Москвой говорить, как бы это было хорошо, дядечка! Тогда бы и про нас узнали!

— Неужто тебе так хочется, чтобы про нас передавали? Вот не знал, что ты, оказывается, и славу любишь!

— А, дядечка!

— Ну-ну-ну…

— Про какую славу вы, товарищ секретарь! И кому она нужна, эта слава? Мне хочется, чтобы наши люди знали, чтобы товарищ Сталин знал, что мы фашистов не боимся, что мы не сидим тут с вами сложа руки, не кланяемся им, а воюем с этими гадами!

— Ладно, ладно, товарищ радист! Иди и выполняй свои обязанности. Да гляди там, чтобы аккуратно все записали да сразу в редакцию.

— Слушаю, товарищ секретарь!

— Слушаться — слушайся, а боровиков моих не топчи, не то получишь от меня на орехи. Ну, кру-у-гом, шагом арш!

— А, дядя…

— Ну-ну-ну!

Этот шутливый приказ всегда вгонял Майку в краску. Наблюдая, как молодецки козыряют партизанские командиры и некоторые связные, как они выходят из палатки Василия Ивановича, они ловко поворачиваются, громко щелкнув при этом каблуками, Майка решила перенять все эти приемы. Чем она хуже других, если ей приходится выполнять разные ответственные поручения? Как-никак и она имеет непосредственное отношение ко всему этому делу, и она теперь военный человек. И, забравшись куда-нибудь в уютный уголок, она с азартом выполняла разные военные упражнения. Тут было и «разрешите доложить, товарищ командир!», и «разрешите итти, товарищ командир», и «по вашему приказу явилась, товарищ командир». Особенно давал себя знать этот поворот кругом. Даже пот выступал на лбу, а удачного поворота все никак не получалось. И когда она однажды от усердия даже нос наколола об елку при этом проклятом повороте, нужно же было случиться так, что рядом раздался такой веселый смех, от которого она прямо растерялась. Василий Иванович, случайно ставший свидетелем ее упражнений, смотрел, смотрел на них, но, в конце концов, не выдержал и расхохотался во весь голос.

— Дивизия, смирно! — смеясь, скомандовал он. — А, дядечка, а никому не говорите!

— Слушай мою команду! Кру-у-гом, шагом арш!

Ну что ты с ним поделаешь?.. Дня два она не выходила из своего шалашика, который все население болотного островка шутя прозвало радиостанцией, так как здесь находился радиоприемник, принесенный Майкой из отцовской квартиры в совхозе. Тут же рядом находилась и «редакция». На ящиках стояли две старенькие пишущие машинки, одна из совхоза, другая райкомовская. На них и печатали сводки Информбюро, коротенькие листовки. В одной машинке не хватало какой-то буквы, и ее потом проставляли на бумаге карандашом. Была это очень томительная работа. Обычно печатала одна Майка, если нужно было выпустить короткую листовку. Печатала она очень медленно, никак не могла приловчиться работать обеими руками. Если нужно было напечатать побольше какого-нибудь материала, она пыталась в последние дни мобилизовать шоферов Дудика и Падудика, которые, наконец, вновь сошлись и не могли наговориться обо всем виденном и пережитом за последние дни. Конечно, она прибегала к их помощи, когда у них не было других заданий.