Михаил Лыньков - Незабываемые дни

— Ничего не выйдет, Пелагея Семеновна. Распорядок один. Рацион один, ни грамма больше!

— Да что ты меня рационом пугаешь, все равно, как дед Пранук функцией мне угрожает!

— Что, что?

— Да ничего. Ты меня рационом не попрекай. Что твой рацион? Он для здорового годится.

— Ни одного лишнего грамма. Для всех одинаково.

— Что значит для всех? Вот который из деревни прибыл, или из совхоза, или откуда-нибудь из местечка, так у него в собственной торбе десять твоих рационов.

— Я и говорю, зачем тогда больше в котел закладывать?

— Говорю, говорю! А ты не говори, а иди вон погляди: люди из немецких лагерей пришли еле живы, кожа к костям присохла, а ты… ни грамма больше! Нет, вот что я тебе окажу, хоть ты и мой директор, и человек, можно сказать, ничего себе, но скряга изрядный! Не ждала я, не надеялась! Дай, думаю, хлопцев подкормлю, на ноги их скорее поставлю. Шкварку им лишнюю, картошку салом залить, не так в горле драть будет… Можно хороший кулеш заправить… Глядишь, человек и ожил, и на свет божий глядит веселей. И винтовку держит ловчей, и не ходит, а танцует… Он тогда твоего Гитлера живого в могилу загонит! Он тогда…

— Стой, стой, тетка! Сдаюсь!

И, подняв руки вверх, трагично спрашивает Лявон Маркович:

— Ну сколько тебе нужно этого сала?

— Пуд! — лаконично отрезала тетка Палашка.

— Ты меня без ножа режешь, Пелагея Семеновна. Где я тебе возьму столько? Ну ладно, ладно, только уйми свой пулемет.

Даю полпуда.

— Пуд и ни грамма меньше!

— Да пойми же ты, что я должен приберечь…

— Дивлюсь я тебе, Лявон Маркович, как это у тебя язык повертывается такое слово молвить. На людском здоровье экономить хочешь?

— Ну хватит, мир! Бери в кладовке свой пуд и дай мне хоть воздухом немного подышать! — Светлик вытер вспотевшую лысину и с облегчением вздохнул, когда грозная фигура тетки, наконец, скрылась.

Тетка торжественно несла в кухню свои сверхплановые приобретения, и вся ее величественная фигура так и дышала гордостью победителя.

И по этой причине она становилась столь миролюбивой, что даже не удосуживалась заметить очередного нарушения экстерриториальности ее владений каким-нибудь шальным вестовым, который, воспользовавшись ее отсутствием, отважно забирался в самые недра кухонного сектора и до того очаровывал молодых девчат разными веселыми рассказами, что только и слышны были их возгласы: «Ну и выдумщик! Вот наговорил!»

Правда, завидя величественную фигуру тетки Палашки, веселый рассказчик сразу терял дар красноречия и поспешно отступал на безопасные позиции.

Увидя тетку Палашку с трофеями, несколько утрачивал свой всегдашний покой и дед Пранук и, покручивая усы, встречал ее примирительной репликой:

— Вот и шкварок поедим.

— Нет уж… Выкуси свою функцию!

Дед флегматично выслушивал такое оскорбление и после непродолжительного размышления заключал:

— Характерец, однако… — После чего шел на берег реки, где в землянке была устроена партизанская баня, и начинал колоть дрова. И колол их с такой яростью, что какой-нибудь обломок взлетал стремительно и, загудев, как заправский пропеллер, с маху шлепался в воду. Дед провожал его задумчивым взглядом, вздыхал:

— Характерец, однако…

В сентябре вечереет рано. Не успеешь оглянуться, как солнце уже скрылось за лесом. И едва оно померкнет, над землей расплывается ранняя осенняя стынь. Она зябко хватает за плечи, пробирается сквозь дырявые сапоги, прокрадывается сквозь складки потертой шинели. Люди тесней жмутся друг к другу, чтобы было теплее, уютнее.

В шалашах весело, шумно. Кое-где пиликает гармоника, и ей подтягивают дружные голоса. Тут и там идут горячие споры о том, когда фашисты повернут оглобли. Когда и в какой отряд пошлют, к каким командирам лучше всего попасть… За вечер переберут десятки отрядов и командиров, о которых здесь ходят разные слухи. И одна мысль владеет всеми: просить начальство скорее отправить в отряд на боевую работу, попасть туда, где жизнь бурлит, идет полным ходом. А здесь что? Ну, военная подготовка… А не лучше ли поупражняться на фашистах? Куда лучше, когда человек при живом деле находится, чем маяться тут, в карантине. И странно как-то: не то партизан, не то чорт знает что.

— А как же, — бубнит кто-то в темноте, — все равно, как арестанты сидим. Только что решеток нет. Проверяют все…

Бубнящий голос встречает дружный отпор:

— А ты что? Без проверки захотел. Тут, брат, только пусти, так всяких гадов наползет, и опомниться не успеешь, как в фашистскую западню угодишь. Вот в нашем районе случай был…