Михаил Лыньков - Незабываемые дни

— Товарищи!

Товарищи… Какое хорошее, красивое слово!.. И горе отдаляется от него, и печаль рассеивается…

А из радиоприемника доносятся суровые и спокойные слова:

— «Но истекший год является не только годом мирного строительства. Он является вместе с тем годом войны с немецкими захватчиками, вероломно напавшими на нашу миролюбивую страну».

У людей суровеют лица, сжимаются кулаки. В глазах у людей горит ненависть, великая, неугасимая ненависть.

И слушают, слушают, жадно ловя каждое слово. И такая тишина царит, что слышно, как скользит карандаш по бумаге, как тихо-тихо осыпаются песчинки с разогретого потолка над раскаленной докрасна печуркой.

А слова идут и идут, одно за другим ложатся в сердце, простые, мудрые, ясные, как правда. Слова призывные, обнадеживающие:

— «… уже выковались новые советские бойцы и командиры, лётчики, артиллеристы, миномётчики, танкисты, пехотинцы, моряки, которые завтра превратятся в грозу для немецкой армии».

Землянка вновь сотряслась от дружных аплодисментов. Кто-то выкрикивает из угла:

— Они еще узнают нашу силу. За все отплатим, за все!

И снова настороженная тишина. Сталин говорит о причинах временных неудач нашей армии, о замыслах гитлеровских разбойников, об их опустошенных душах.

И сердца людей не могут вместить огромной, как мир, ненависти к этим выродкам, людоедам.

«…если немцы хотят иметь истребительную войну, они ее получат».

И каждый думает, что высказана его заветная мысль. Старый Силивон Лагуцька, проживший долгие годы и умудренный большим жизненным опытом, воспринимает каждое слово по-своему, примеривая его к своим мыслям, и еле заметно кивает головой.

— Да-да, товарищ Сталин, они получат. Сплошной могилой станет для них наша земля. И матери их умоются кровавыми слезами, проклиная день и час, когда они народили зверей. Разве мы простим, забудем? — шепчет старый и умолкает, жадно ловя каждое слово.

А в землянке уже смеются.

— «…Гитлер похож на Наполеона не больше, чем котенок на льва».

И перед глазами у каждого встает этот котенок, шелудивый, отвратительный, с блудливыми глазами, с омерзительными черными космами. Сколько понавешано этих портретов в городке, возле кино, комендатуры, на станции. И каждый фашист, встречая другого, надувается, как лягушка, надрывается, выкрикивает: «Хайль Гитлер!»… Эти слова по-своему переводит Остап Канапелька, хитро растолковывая другим:

— Видишь, и сами понимают, что хайло [2] Хайло — по-белорусски — харя, мурло. (Прим. переводчика). несусветное, можно сказать, хайло! Но до чего дошли: и знают, а хвастают.

Долго не смолкают в землянке смех, веселые оживленные аплодисменты. И снова серьезные лица. Внимательно прислушиваются к голосу человека, чьи слова и мысли вдохновляют их многие годы. Каждому слову они всегда верили, как своей совести, каждый совет принимали как закон. И всегда слово это помогало им найти верный путь в жизни, одолевать трудности и преграды. С этим словом они вышли на широкие просторы, которые даже не снились в старое время ни Силивону Лагуцьке, ни Остапу Канапельке, ни многим другим, сидевшим в этой землянке. Разве только молодежь… Что ж — им было легче. Они не видели многого, что было некогда пережито, передумано старшими. Они не испытали тяжкой батрацкой доли. Им не доводилось гнуть спины перед богатеями. Не пришлось им и стоять без шапок перед паном, выпрашивая клочок земли исполу, десяток пней на новую хату, сухостоя на топку. Им не приходилось гнуться и перед старшиной, вымаливая паспорт сыну, чтобы поехать на заработки, в шахтеры, в землекопы, на далекие петербургские заводы. Они не гнили в Пинских болотах во время царской войны. Многого они не испытали. И хорошо, что не испытали…

Уже давно умолк радиоприемник. Но люди ее расходились… Повторяли только что услышанную речь, делились впечатлениями, посмеивались над Гитлером. У всех было то приподнятое, праздничное настроение, когда отдаляются все заботы, все тяжелые воспоминания, пережитые невзгоды, все то неприглядное и угнетающее, что нависло над жизнью каждого. Впереди было только будущее, и все видели его перед собой. Словно яркий солнечный луч осветил измученные души людей и согрел своим теплом их думы и надежды. И так чисто и светло стало в сердцах человеческих, так легко стало дышать, словно выросли за плечами крылья: лети вслед за своей заветной мечтой, лети навстречу доле своей счастливой. Это взлетела песня. Никто не заметил, как народилась она, но каждый, кто ее услышал, сразу присоединялся к ней всем своим существом. Песня шла за песней. И молодые, и старики — как кто умел — помогали песне, чтобы она выше, громче поднялась над скованной землей: