Юрий Герман - Студеное море

У Анцыферова вдруг затряслась нижняя челюсть, ходуном заходили узловатые татуированные руки, лицо сделалось совсем стариковским.

— Вот Шурик небось думает, трушу, — крикнул он, — думает небось, выдохся бывший капитан Анцыферов, ан нет, врешь, не выдохся, но только это я не могу терпеть, понял — не могу, это какая ж война, когда они но городу швыряют, по женкам да по ребятам, это что ж такое, я спрашиваю, а?

И точно в ответ ему со злобой начала бить молчавшая до сих пор ближайшая к дому зенитная батарея, с ноющим жалобным звуком зазвенели стекла; вновь там, над крышей, в холодном небе прошли самолеты.

— Выйдем, — сказал отец.

Выходя, Александр заметил: старик Анцыферов поотстал, налил себе полстакана водки, выпил залпом и, догоняя, сказал:

— Хорошо! Ой, хорошо! Теперь я под любую фугаску полезу, не испугаюсь. А еще полстакана кипяченой, так и сам полечу хоть в стратосферу.

Толкнул ого в бок и спросил:

— Таким молчальником и остался? Все помалкиваешь?

— Помалкиваю.

На дворе было совсем темно, и все трое остановились на крыльце, привыкая к звездному мраку. Луна еще не начала всходить, Тонким голосом с крыши закричал Бориска:

— Тарелки какие то бросают. Честное пионерское, мы с Блохиным две видели. Скажи им, Блохин.

— Фосфорические поджигательные тарелки, — солидно сказал Блохин и чихнул.

Мальчики засмеялись наверху.

Высоко в небе что-то прожужжало. Лучи прожекторов беспомощно отыскивали самолеты, и одни — главный луч — сердито замахивался на остальные, которые делали что-то не то. Самолет спикировал, и далеко прогрохотали четыре взрыва. Свесив голову о крыши, Бориска сказал, что пожаров пока нигде нет — немцы либо не попадают, либо ихние зажигалки хорошо ликвидируются.

— Ты вот гляди, чтобы тебя какой осколок не ликвидировал, — ответил отец, — и кастрюлю с башки не снимай.

Вновь загремели разрывы, но значительно ближе, я опять в небе прошли самолеты, точно обдав землю смертельным холодом.

«Юнкере» развернулся и пошел в пике.

— Ложитесь вы там! — крикнул Бориска сверху звонким и бесстрашным голосом.

Хриплый, холодный, захлебывающийся вой делался все ближе и ближе. Анцыферов присел. Отец и сын Ладынины неподвижно стояли возле крыльца. «Юнкере» все еще тянул.

— О господи! — сказал Анцыферов.

Все ниже, ниже ложились нити трассирующих пуль. «Юнкере» продолжал тянуть, Федор Алексеевич положил руку на неподвижное плечо сына, В это мгновение их обоих забросало землей и щепками, камнями и песком, перевернуло, ударило о стену, но они ничего почти не заметили, крикнули в один голос:

— Бориска, жив?

— В болото кинул, — закричал Бориска, — думал, болван, что там мост, Шурик, слышишь, он в болото кинул.

Кряхтя и обчищая жилетку обеими ладонями, поднялся Анцыферов, Молча ушел в дом и вернулся оттуда через три минуты совсем веселый.

— Теперь в стратосферу полечу, — сказал он, — где моя сивка-бурка вещая каурка? Так куда ж бомбы попадали, молодые люди?

— А в болото, — охотно откликнулся Бориска, — или в озеро. Вот мы завтра с Блохиным пойдем глушенную рыбу искать. Пойдем, Блохин?

— В болоте рыбы не бывает, — солидно ответил Блохин, — а даром время терять я не намерен, тем более что по плану я завтра должен клеить гербарий.

— Но воронки-то нужно осмотреть? — спросил Бориска.

Анцыферов сказал, что полезет к ребятам на крышу.

— Ну его, знаете ли, — добавил он, — не могу вот этак гнить. Там оно как-то повиднее, что к чему.

— Крышу мне продавишь, — сказал Ладынин, — ходи полегче. Время военное, где мне новую взять?

Точно огромная кошка, старик Анцыферов взобрался но стремянке наверх, смешно мяукнул и спросил у ребят, берут ли они его в компанию.

Опять загрохотали зенитки. Отец с сыном вернулись в столовую.

— Хороший мужик Анцыферов, — сказал отец, — подходящий мужичок. Много мы с ним попили, почудили много. Чего копаешься?

Александр достал из чемодана небольшой пакетик, аккуратно крепкими пальцами развязал шкертик, неторопливо его смотал и развернул хрустящую бумагу. У старика округлились глаза. Александр улыбался своей прекрасной, широкой и доброй — ладыпииской — улыбкой; улыбался он вообще редко, но уж так, что против его улыбки устоять не мог никто.

— Чего такое? — с радостным детским любопытством, перевешивая грузное тело через стол, спросил старик. — Чего это, Сашка?

Александр вынул портсигар, сунул в рот последнюю папиросу, закурил. Он все еще молчал, наслаждаясь радостью отца, блеском его глаз, тем, как старик протянул к игрушке руку и отдернулся, испугавшись — вдруг не ему.