Анатолий Чехов - Чёрный беркут

Он подошел к столу, взял в руки перекидной календарь, купленный им в городе еще в начале года на собственные деньги, стал внимательно рассматривать его, чувствуя, как присутствующие следят за каждым его движением.

Предположение оправдалось. Черная цифра и такие же черные буквы затянуты едва заметным слоем тончайшей пыли.

— Вчера вечером я перевернул этот листок, — сказал Кайманов. — За ночь и утро на календарь села пыль. То же должно быть и на рулоне с портретами. Но я уверен, что на нем нет пыли.

Он обвернул платком руку и провел по листку календаря. На платке, словно проявленные пылью, остались отпечатки пальца. Потом перевернул платок чистой стороной и провел им по рулону. Платок остался чистым.

— Если бы рулон лежал здесь, на нем тоже осела бы пыль, — повторил Яков. — Значит, принесли его сегодня утром.

— Может быть, и так, — проговорил секретарь райкома. — Но не исключено, что не Павловский, а вы сами, принесли сегодня утром эти материалы в поселковый Совет... Продержали их двое суток дома, потом принесли...

— Зачем бы я это делал? Только для того, чтобы вы их тут нашли? Неужели вам не ясно, что налицо подлог, и подлог этот сделал Павловский?

Яков не смотрел в сторону Павловского, боясь, что не выдержит и ударит его.

— За все это, — не слушая, продолжал Ишин, — вы ответите на бюро райкома и еще там, где следует, гражданин Кайманов.

Круто повернувшись, он вышел из поссовета:

— Поехали, товарищ Антос!

Ни с кем не попрощавшись, сел в машину.

Тут же исчез куда-то и Павловский.

Две «эмки» резво взяли с места и быстро скрылись там, где дорога сворачивала к городу.

Несколько минут Яков молча смотрел им вслед, не веря тому, что произошло. Наконец очнулся:

— Где Аббас-Кули?

Кто-то ответил:

— Нет Аббаса-Кули, нигде не нашли.

На мгновение перед глазами Якова мелькнуло испуганное лицо Рамазана. Но при чем тут Рамазан, если от Гутьяра прискакал Аббас-Кули и при всех объявил о его отказе послать на встречу рабочих?

— Яш-улы... — начал было Рамазан, но Яков не стал его слушать.

Быстро пройдя к колхозной конюшне, он вывел коня, оседлал его и во весь опор поскакал туда, где, по его расчетам, должен находиться инженер с дорожными рабочими.

Ветер ударил в лицо, засвистел в ушах, унося назад к Даугану гулкие удары копыт.

За ним скакали еще два или три всадника, но он ни разу не обернулся: «Вперед! Скорей вперед! Схватить за горло виновника саботажа!»

Инженера он увидел возле кучи щебня. Сухопарый, как жердь, в синей ватной спецовке, с лицом черным, как у эфиопа, Гутьяр что-то объяснял Барату.

Осадив коня так, что тот взвился на дыбы, Яков соскочил на землю и, огромный, разъяренный, не замечая, как все, кто оказались поблизости, с удивлением и страхом смотрят на него, двинулся к инженеру. Схватил его левой рукой за грудь, уловил яркую седину висков, странно сочетавшуюся с таким же серым цветом глаз, выделявшихся на загорелом лице. В глазах Гутьяра не было и тени испуга — только негодование и крайнее удивление. Яков уже занес кулак каменотеса, одного удара которого достаточно, чтобы раздробить инженеру лицо, но почувствовал, как кто-то всей тяжестью повис на руке.

— Ёшка, что делаешь? Савалан! Мамед! Скорей! Совсем с ума сошел!

Сквозь красноватый туман, застилавший глаза, Яков увидел Барата, Савалана и Мамеда, рванулся, но друзья крепко держали его — не даром они с утра до ночи ворочали камни.

— Тебе на кандидатов народа наплевать? — снова пытаясь вырваться, в бешенстве процедил Кайманов в лицо инженеру. — Тебе надо дорогу строить?

— Да, мне надо строить дорогу! При чем тут кандидаты?

— Сейчас узнаешь, — сказал Яков и так рванулся из рук державших его друзей, что едва не столкнул их всех троих лбами.

Побледневший, возмущенный до глубины души инженер смотрел на него в упор, явно не понимая, что за муха его укусила. Он все поправлял воротник рубахи, одергивал телогрейку.

— Где моя записка? — вне себя от ярости закричал Кайманов.

— Никакой записка я не получаль! За свой хулиганство вы ответит! Я буду подавайт суд! — выпалил инженер.

— Да, я отвечу! Я один за все отвечу! — все еще пытаясь освободить руки, воскликнул Яков.

— Яш-улы! Ёшка-ага! — послышался срывающийся мальчишеский голос. — Я виноват. Аббас-Кули все сделал! Дай мне твою винтовку! Я убью его...

Вплотную подъехав к уже успевшей собраться толпе рабочих, Рамазан туго натянул поводья, конь заплясал на месте. Мальчик нетерпеливо повернул его в сторону поселка, решив, очевидно, разыскать Аббаса-Кули и без винтовки расправиться с провокатором.