Анатолий Гончар - Рискованный рейд

– Командир! – тихо позвал он, и Юдин тут же откликнулся на его зов.

– Тут я, тут, лежи, не шевелись! – Хотя какое «не шевелись», когда суетившиеся вокруг раненого бойцы перевязали далеко еще не все полученные им раны.

– Командир, сколько?

– Что? – не понял Алексей.

– Сколько… – повторил Кузнецов, – я… их навалял… сколько…

– Много! – уверенно заявил Юдин. Хотя кто их разберет, кто и сколько уничтожил противников: многих своих боевики унесли, некоторые остались на поле боя.

– Трех… трех… я… точно… – прошептал Виктор, и Алексей согласно кивнул.

– Я знаю, знаю, а ты помолчи, помолчи пока…

– Командир… – Кузнецов сомкнул губы, закрыл глаза, словно прислушиваясь.

Капитан взял его за запястье. Пульс едва прощупывался, кожа ощущалась холодным камнем.

– Все, командир! – доложился закончивший перевязку Кротов и принялся оттирать куском оставшегося бинта перепачканные кровью руки.

– Хорошо, – Алексей кивнул и поднялся на ноги, – будь с ним.

– Есть! – безропотно отозвался Кротов, а капитан занялся другими, не менее неотложными делами.

Вскоре он организовал круговую оборону, и теперь четверо его спецов, осматривая округу, сволакивали в кучу убитых и разбросанное по лесу имущество. Кирилл, сидя за радиостанцией последние едва ли не полчаса, срочно требовал «вертушку» и лишь хмурился, взамен командира группы выслушивая суровые, отеческие матюки командира отряда. В конце концов «вертушку» выслали, комбат слегка остыл и уже спокойно принимал рапорт о потерях противника. К этому времени большая часть ништяков и «чеховские» трупы были собраны и подняты на вершину хребта, где Юдин принял решение о забазировании на ночь.

– Вот, еще один, – Женька Спицын, вместе со своей тройкой занимавшийся сбором ништяков и уничтоженных «чехов», кивнул на притащенного последним мертвеца с раскроенным черепом. – Это он, гад, по нам со склона шмальнул.

– Отшмалялся, – с мстительным удовольствием заметил Юдин и, покосившись на Спицына, с усмешкой спросил: – Шмонали?

– Да так, – неопределенно пожал плечами Женька, но полностью отрицать очевидное – при расстегнутой разгрузке и вывернутых карманах – было сложно. – Ничего интересного…

– А в куртке смотрел? – На боевике была обычная, вполне гражданская демисезонная куртка, разве что редкого зелено-серого окраса.

– Я же говорю, мы так, поверхностно, – развел руками Спицын, давая понять, что у этого «чеха» ничего существенного не было.

А вот Юдина боевик почему-то заинтересовал. Может быть, именно этим полугражданским отличием от остальных, промышлявших в лесу, собратьев? Или тем, что в окровавленных чертах лица Алексею мелькнуло что-то знакомое? Будто где-то и когда-то он его уже видел. Вот только где и когда? Впрочем, мысль мелькнула и тут же исчезла. Он опустился на одно колено и методично принялся осматривать одежду убитого. Действительно, ничего стоящего у боевика не оказалось: возможно, и не было, возможно, все уже рассовали по своим рюкзакам опередившие командира бойцы. Разве что в левом кармане куртки убитого лежал ключ, обыкновенный ключ от городской квартиры. Алексей уже размахнулся, чтобы его выбросить, но внезапно передумал.

«Золотой ключик, на счастье», – подумал он, сунул руку в карман, вытащил оттуда кусок парашютной стропы, нанизал на него ключ и, связав концы стропы узлом, надел на шею.

– Вот так! – довольный своей выдумкой, он обвел взглядом копошащихся вокруг разведчиков и широко улыбнулся.

– Классно! – задрав вверх большой палец, заметил Спицын.

А капитан, не зная, краснеть от стыда за свою выходку или радоваться тому, что оценили, встал, отряхнул колени и направился к расположившимся в центре позиции радистам – вскоре должны были появиться «вертушки», и следовало обозначить площадку приземления и войти с летчиками в связь.

Только когда прилетевшие «вертушки», забрав раненых, взяли курс в обратный путь, Алексей вспомнил, что так и не успел перед началом боя попить – и вот теперь жажда навалилась на него с новой силой. Горло буквально горело и трескалось от пожиравшей его сухости. Опустившись на расстеленный коврик, капитан вытащил из бокового кармана рюкзака полуторалитровую баклажку и, отвинтив крышку, припал к влажному горлышку. Он пил и пил, пил и пил, наплевав на все правила и заповеди, пил до тех пор, пока на дне бутылки не осталось ни капли влаги. После чего довольно потянулся, устало откинувшись, растянулся во весь рост и уставился в очистившееся от туч удивительно ясное небо.