Павел Цупко - Торпедоносцы

— Федор Николаевич! То, что человек получает в курсантские годы, он никогда не забывает, а проносит с собой через всю жизнь. Правильно я говорю, Богачев? Впрочем, ты же военного выпуска, не все прошел, что мы. К этому сигналу нас приучили в учебном плавании. Молодые об этом не знают, а мы, летчики довоенных выпусков, проходили на кораблях морскую практику, потому обучены корабельным порядкам и сигналам. Одним словом, якоря, которые на наших пуговицах, носим недаром! Ясно?

— Давно, Евгений Иванович! Только соловья баснями…

— А я что говорю? Прошу всех к трапезе…

Оживленно переговариваясь, офицеры отодвигали стулья, усаживались, потирали руки и поглядывали на Мещерина.

Константин Александрович вернулся к своей кровати и принес к столу две железные банки золотистого цвета с иностранными этикетками.

Заинтригованные летчики молча уставились на банки.

— Сгущеное молоко и растворимый кофе! — объявил комэск. — Дивизионные товарищи из сорок третьей армии угостили еще в Паланге. Приберег к случаю. Думаю, сегодня в самый раз. Или есть возражения?

Все протестующе зашумели, а Мещерин прошел к торцу стола, сел, постучал вилкой по кружке, погашая шум и привлекая внимание, заговорил:

— Дорогие боевые мои соратники! Я пригласил вас на этот товарищеский ужин, чтобы восстановить нашу добрую перегоночную традицию. Помните? После завершения каждой перегонки и перед началом следующей мы собирались вот так, подводили итоги, выявляли все, что было хорошего, учитывали недостатки и ошибки, намечали будущие действия, и так росли от рейса к рейсу. Сейчас у нас тоже завершается определенный этап боевой деятельности. По-моему, стоит подвести итоги?

Константин Александрович замолчал, и Борисов удивленно посмотрел на его руку; она бесцельно передвигала по столу нож и вилку. Михаил насторожился: что случилось с железным батей? Почему он волнуется?

А Мещерин перевел дыхание, поднял голову и мягко посмотрел на летчиков.

— Друзья! — голос комэска заметно потеплел. — Два года плечо к плечу мы дружно шагали через все испытания на перегонке и здесь. Выдержали их! Такое не проходит бесследно. Я рад и счастлив, что в жизни встретился именно с вами. Думаю, на мою служебную строгость вы не в обиде. Превыше всего я ставил интересы нашей нелегкой службы, старался быть объективным, справедливым. Такими же воспитывал и вас. Считаю, что мне это удалось. Вот почему я прежде всего благодарю вас за эту совместную службу. Верил и верю: свой долг перед Родиной каждый выполнит до конца!

Михаил Борисов, слушая командира, невольно сжался, и на его юном мальчишеском лице отразилось смятение, так обычно люди говорят перед расставанием. Неужели Мещерин куда-то уходит? Может, потому он и вернулся из Военного совета с таким хорошим настроением? Летчик вдруг почувствовал себя осиротевшим, не представлял, как будет дальше жить и служить без него, бати, Константина Александровича?..

— Восемь месяцев назад, — продолжал Мещерин, — в этот минно-торпедный полк нас пришло с перегонки пять экипажей. Не стало Валентина Соколова и Владимира Мясоедова, Григория Зубенко и Сергея Гаранькова. Позже пришла эскадрилья Михайлова. Не стало его, не стало Комлева, Иванова, потом Репина, Башаева. Наши боевые товарищи погибли здесь, освобождая родную землю, освобождая Балтику…

Последнее Константин Александрович говорил скованно, через силу, волновался. Его волнение передалось присутствующим. Каждый мысленно оглянулся назад и увидел дорогу длиной в два года. Нелегкой была та дорога. Продолжительные тяжелейшие перелеты, изматывающие их, еще не окрепшие физически организмы, схватки с непогодой, изнурительные поездки в переполненных вагонах поездов дальнего следования, воры и вши, ругань на пересадочных станциях, постоянное недоедание, отсутствие отдыха, жесточайшая самодисциплина — подчинение всех юношеских желаний одному: быстрее доставить самолеты на фронт, быстрее вернуться в глубокий тыл за очередной партией и снова лететь, лететь! Наконец фронт с его особыми лишениями, боями, гибелью товарищей рядом — через все это прошли они, двадцатилетние! Возмужали, окрепли крылья, стали зрелыми воздушными бойцами, даже асами, пришла слава…

Да! Слава! Михаил оглядел взгрустнувших друзей. На груди каждого сверкали ряды боевых орденов, трое стали Героями Советского Союза, почти все полными кавалерами ордена Красного Знамени — разве это не слава, не признание личных заслуг? Безусловно!