Его звали Дитер Кляйнбауэр. Он был из деревни в Восточной Пруссии. Отец его погиб в самом начале похода на восток, в Курляндии, под Ригой. В 42-м они с матерью ездили на его могилу, это была такая пропагандистская акция. Их снимали для кинохроники: вдова на могиле мужа-героя, сын, клянущийся быть достойным памяти отца, и все такое прочее. Это был единственный раз, когда он выехал за пределы их района.
Когда русские войска вступили в Восточную Пруссию, они ждали до последнего, было жалко бросать хозяйство. И лишь когда русские приблизились к их деревне, они тронулись в путь, к Кёнигсбергу. Мать боялась не столько за себя, сколько за сестер Дитера, — Грете было двенадцать, а Ангеле и вовсе шестнадцать. Они взяли с собой только самое необходимое, что вошло в заплечные мешки, они нечего не могли увезти с собой, потому что зарядили дожди и дороги покрылись грязью. Но и из этого необходимого они выбросили половину, когда русский летчик обстрелял толпу беженцев и убил его тетку по отцу. От пережитого страха они готовы были выбросить все, лишь бы не идти, а бежать, бежать как можно быстрее.
Кёнигсберг был полон беженцев, их были сотни тысяч. Помещений не хватало, и они ютились вчетвером в каком-то подвале. Это был не худший вариант, они заняли угол и в подвале было не так страшно при бомбежке. Все жили только надеждой на эвакуацию, о которой постоянно говорили власти. Наконец пришел первый пароход. После этого они перебрались в порт, чтобы не упустить возможность. Они даже ночевали на пирсе, хотя там вовсю задувал холодный ветер, несший брызги воды, а потом и колючие крупинки, то ли льда, то ли снега.
После трех дней ненастья наконец-то развиднелось и Дитер убежал на мол, он вглядывался в даль, чтобы первым увидеть долгожданный пароход. Он уже привык к бомбежкам и поэтому даже не стал прятаться, когда налетели русские бомбардировщики. Когда он вернулся в порт, причал, где сидели мать с сестрами, был разгромлен. Он нашел их в месиве из тел. Он не помнил, кто увел его с причала и сколько дней он провел в организованном в порту импровизированном сиротском приюте для таких же, как он, детей, потерявших родителей.
В себя он пришел уже на борту корабля. Весь путь до Любека он просидел на палубе, корабль был под завязку забит беженцами. Он видел торпеду, прошедшую в пяти метрах перед носом корабля. Он не знал, с чьей подводной лодки она была выпущена, но не сомневался, что с русской. Он уже твердо уверился, что все беды — от русских.
При себе у Дитера был единственный документ, выданный в кёнигсбергском приюте. Но он его порвал. В любекском распределителе ему выдали новую справку, в которую с его слов записали другой год рождения. Дитер еще на корабле решил, что он пойдет воевать, воевать против русских. В военном комиссариате его приняли с распростертыми объятиями и тут же отправили в казарму. Там было много таких же, как он, молодых парней. Они все были полны энтузиазма. К вечеру Дитер понял причину их энтузиазма: их должны были отправить на Западный фронт против англичан. Англичане, конечно, много хуже американцев, но тоже сносно обращаются с пленными. Ему было не по пути с этими парнями. Ему не нужен был Западный фронт.
Ночью Дитер убежал из казармы. («Да ты наш брат-дезертир», — усмехнулся в этом месте Целлер.) Он отправился в Берлин, справедливо рассудив, что это кратчайший путь на Восточный фронт. Впрочем, у него не было выбора, он был не в ладах с географией и не знал названий других немецких городов, кроме Берлина. Добирался он ровно неделю, без денег и еды, он был очень упорный парнишка, этот Дитер Кляйнбауэр. Берлин испугал его своей громадностью, по сравнению с ним Кёнигсберг и Любек казались жалкими посадами, облепившими замок и рыночную площадь. Берлинцы были надуты и чопорны, никто не желал объяснить ему, где находится военный комиссариат. Они знали только, где находится криминальная полиция и гестапо, туда они были готовы немедленно препроводить его.
Дитер бродил по Берлину, все дальше удаляясь от центра. Так он забрел в Шпандау и оказался у каких-то казарм. Там ему с радостью рассказали, где находится военный комиссариат. В комиссариате его приняли с распростертыми объятиями. Доброволец? Отлично! На Восточный фронт? Всенепременно!
Через два часа он вернулся все в те же казармы в качестве призванного на военную службу и очутился в кругу таких же, как он… «молокососов», продолжил Отто Гартнер. Дитер не стал спорить, это была одна из многих его положительных черт. Молодых, полных энтузиазма парней, спокойно закончил он фразу. Что питало их энтузиазм? Они тоже думали о плене? Нет, это были правильные парни, они намеревались сражаться, сражаться до победы. Но они какие-то неумелые, неловкие, чистенькие и слишком говорливые, в общем, городские, нашел он нужное слово. И еще они смеялись над его выговором, а сами говорили черт-те как, каждое второе слово непонятное. «Это они свою ученость показать норовят, — успокоил его Юрген, — у нас тоже такие имеются. У нас с такими разговор короткий: по ушам, и все!»
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу