Генрих Эрлих - Последний штрафбат Гитлера. Гибель богов

Пришел черед взвода, в котором служил Юрген. Они зашли в барак. На них выжидающе смотрели две сотни глаз. Разобрать, кто здесь немец, а кто русский или польский военнопленный, было действительно невозможно. Они все были доходягами, самыми настоящими доходягами с наполовину облысевшими головами, кровоточащими беззубыми деснами, с торчащими острыми ключицами. Казалось, что под робами нет тел, робы свободно колыхались на сквозняке, тянувшем из открытой двери. Только глаза казались огромными на фоне изможденных лиц. Тем яснее были видны стоявшие в этих глазах безмерная усталость, обреченность, покорность судьбе и желание, чтобы все это наконец кончилось. Только в одних глазах горел огонь, он жег Юргену лицо.

Это был старик, немец, с высоким шишковатым лбом и с глубокими вертикальными прорезями морщин на узком лице. Его руки лежали на коленях, сжимаясь и разжимаясь, как будто он разминал их перед тем, как броситься вперед, в драку. Это были большие, сильные руки рабочего человека. На мизинце левой не хватало одной фаланги, как у отца Юргена. Он вообще был очень похож на отца, тот вполне мог стать таким же, проживи он еще четверть века.

— Первый отсек! Встать! Выходи по одному! — скомандовал лейтенант Ферстер, командир их взвода.

Заключенные первого отсека стали медленно подыматься с нар.

— Нет, — сказал Юрген, — выйдем мы. Мы не будем это делать.

Он твердо посмотрел на лейтенанта. Тот был совсем желторотым, только-только окончил ускоренные курсы. И сразу попал к ним. Подполковник Фрике завалил начальство рапортами о нехватке в батальоне младших офицеров, и им прислали Ферстера, ничего лучшего не нашли. Или худшего, это как посмотреть. Командир из него был никакой, он робел даже своих солдат, отъявленных головорезов, что уж говорить о фельдфебеле Вольфе. Перед ним он трепетал и всегда вежливо спрашивал совета по мельчайшим поводам. Вот и сейчас он не посмел возразить Вольфу, он просто отвел взгляд. В глубине души он был рад подчиниться, не нравилась ему эта работа, он только не имел решимости остановить все это. Он был хорошим юношей, этот Клаус Ферстер, неиспорченным жизнью и пропагандой, мягким и добрым, но ему бы стишки девушкам при луне читать, а не людьми на фронте командовать.

— Солдаты! Покинуть барак! — приказал Юрген.

Солдаты сделали это с нескрываемым удовольствием. Они даже перед высоким начальством не действовали так четко. Они даже в столовую не шли так быстро.

— Спасибо, Юрген, — сказал Целлер, проходя мимо него, — это был лучший приказ в моей жизни. Век буду помнить.

Юрген вышел последним, окинув помещение быстрым взглядом. Лица заключенных не выражали ни благодарности, ни облегчения, похоже, они не поняли, что произошло. Лишь старик с огненным взором слегка качнул головой, скорее одобрительно, чем благодарно. Юрген козырнул ему, он и сам не понял, зачем.

Перед бараком бесновался шарфюрер, их «куратор» из СС.

— Почему прекратили экзекуцию?! — кричал он. Приказ, трибунал, стирание в порошок и все такое прочее.

— Мы еще не начинали, — ответил ему за всех Юрген, — мы только сейчас начинаем.

И он врезал ему, врезал так, что у того что-то хрустнуло в челюсти. У Юргена давно руки чесались врезать какому-нибудь эсэсовцу из зондеркоманд, тому или другому, все равно, они все предоставляли для этого поводы. Поводов было много, да ситуация не позволяла. Сейчас позволила. Семь бед — один ответ.

В этот момент раздалась серия взрывов. Ухнуло за их спинами, где стоял завод. Труба крематория вдруг поднялась вверх и тяжело ухнула вниз, рассыпаясь на куски. Хруст челюсти эсэсовца и звук падения его тела были ничем на фоне этого грохота, тем не менее они были услышаны. Солдаты у других бараков останавливались, поворачивали головы, вглядывались в сторону их барака: что там случилось? Юрген вышел на дорогу, идущую между секторами концлагеря, двинулся в сторону площадки перед крематорием, где суетились основные силы эсэсовцев. Его отделение шло за ним, его взвод шел за ним, вбирая в себя по пути солдат из других подразделений.

Эсэсовцы быстро смекнули, что происходит, возможно, они уже сталкивались с этим раньше. Они быстро сгруппировались и преградили им путь, выставив вперед автоматы. Оберштурмбаннфюрер Клиппенбах даже выстрелил несколько раз в воздух из пистолета. Он надеялся их этим остановить. Он не на тех напал.

Клиппенбах и сам это понимал, он поэтому не рискнул стрелять в надвигающуюся толпу, ведь это были штрафники, смертники, их смертями нескольких товарищей не остановишь, только еще пуще распалишь. И будут идти на их изрыгающие огонь автоматы, как шли на русские, они доберутся до них, а потом порвут в клочки. Это было написано у них на лицах, особенно на лице невысокого фельдфебеля, что шел впереди. Клиппенбах опустил руку с пистолетом, отступил на шаг назад. Его команда тоже попятилась.