Генрих Эрлих - Последний штрафбат Гитлера. Гибель богов

Ему казалось, что он говорит по-польски. Юрген только диву давался, как это Айнштайн, их переводчик, не замечает несоответствий, которые улавливал Юрген, сам невеликий специалист в польском языке. Этот Айнштайн представлялся польским фольксдойче, но Юрген подозревал, что он был евреем. Не один он подозревал, даже и подполковник Фрике, но все они старались держать свои подозрения при себе. У них в батальоне было не принято сдавать своих, тем более в гестапо. К тому же Айнштайн был услужливым парнем и знал множество языков: польский, украинский, русский, чешский, литовский. Он мог разговаривать с любым местным жителем, они не раз в этом убеждались и пользовались этим. Сейчас он был сосредоточен на точном переводе слов задержанного, наверно, в этом было дело.

Точного перевода, впрочем, не требовалось. Мужчина подсовывал явную туфту. Он честный трудяга из Зажопкиных Веселок под Лодзью, как написано в аусвайсе, что лежит перед господином офицером, не партизан и не комбатант, избави Бог, здесь, в пригороде Варшавы, ищет замужнюю сестру, от которой не было вестей после восстания, да покарает Господь всех бунтовщиков, ходил целый день от дома к дому, расспрашивал, но никого из старых жителей не нашел, только господ офицеров немцев, шел-шел, да и заблудился в темноте, а побежал, испугавшись окрика, а что солдата ударил, извините, запамятовал, так это тоже от испуга, думал, что это не солдаты, а ночные грабители, под балахонами формы-то не видно, а у него при себе большая сумма денег. Тут он полез за пазуху, достал тонкую скрутку из рейхсмарок, принялся совать ее под нос Айнштайну.

Теперь Юрген увидел и его руки, сильные руки с длинными пальцами. Они были не шибко ухоженные, но у «честных трудяг» таких рук не бывает. И вообще, мужчина не походил на того, кого можно испугать каким-то там окриком. И грабителей бы он не испугался, такой сам кого угодно ограбит.

Вортенберг придерживался того же мнения. Он так и сказал задержанному.

— Вы врете, — подвел итог Вортенберг, — попробуйте начать сначала.

Перевода мужчине не потребовалось. Он и так все понял. И начал говорить по-немецки, четко и решительно. По-немецки у него лучше получалось, в смысле языка. Язык был немецкий, чистый и правильный, даже излишне правильный. С содержанием было хуже, он продолжал гнать пургу.

Он, офицер абвера, капитан Ульрих Штанден, получил задание перейти линию фронта и оценить степень готовности русских к наступлению. Он крайне удивлен, что руководство не поставило их в известность о его переходе. Ведь абвер, армейская разведка, и они, испытательные подразделения Вермахта, принадлежат, по сути, к одному ведомству: они все солдаты, военная косточка, настоящие боевые товарищи. Когда он вернется с задания, он подаст соответствующий рапорт. Нет-нет, они здесь ни при чем, это недоработка вышестоящих органов. Документы? Конечно, у него есть документ. Необходимо распороть подкладку пальто, нет-нет, чуть пониже, да, вот здесь. Теперь господин подполковник может сам убедиться. Он полагает, что этот документ разрешит возникшее недоразумение, мелкое недоразумение. Нет-нет, их действия были абсолютно правильными, это он тоже отметит в своем рапорте по возвращении.

Фрике скептически рассматривал лежащий перед ним листок.

— Если не ошибаюсь, это подпись адмирала Канариса, — сказал он.

— Господин подполковник не ошибается, это подпись самого начальника абвера, адмирала Канариса.

— К сожалению, — сказал Фрике и тут же поправился: — К сожалению для вас, адмирал Канарис отстранен приказом фюрера от руководства абвером почти год назад, а большая часть отделов и подразделений переподчинена Главному управлению имперской безопасности СС. Если вы будете по-прежнему настаивать, что вы офицер абвера, я буду вынужден передать вас в СС, по ведомственной принадлежности, — улыбнулся он.

— Я полагал, что русская разведка лучше осведомлена о наших внутренних делах, — сказал Вортенберг — он не ходил вокруг да около, — вы меня разочаровали, капитан.

— Вы ошибаетесь, обер-лейтенант, я — капитан Ульрих Штанден, это какая-то ошибка или недоразумение. Полагаю, что утром все разрешится.

Упоминание об утре взволновало всех. Фрике засыпал задержанного вопросами, но тот упорно их игнорировал. Через час Фрике отступился.

— Уведите! — приказал он Юргену.

— Есть! — ответил тот и уточнил: — Куда?

— В подвал, — сказал Фрике.

В подвале дома размещалась батальонная гауптвахта. Помещение, где раньше хранили картошку, превратили в камеру, которая обычно пустовала. Подполковник Фрике полагал, что сажать солдат испытательного батальона на гауптвахту бессмысленно, это все равно что переместить грешника из чистилища в рай. Устройте ему ад, приказывал в таких случаях Фрике командиру отделения. Те с готовностью устраивали: упал-отжался и все такое прочее. Была еще клетушка, размером с могилу, судя по частой крепкой решетке на маленьком окне и дубовой двери, бывший хозяин хранил в ней свое главное богатство — самогонку. Это был карцер. Туда Фрике и распорядился поместить задержанного.