Анатолий Марченко - Как солнце дню

«Вот тебе и «стало быть», — рассматривая Синицына, с жалостью подумал Валерий. — Но кто же, кто из нас подбил танк?»

Валерий вслушался в гул позади себя, настороженно рассмотрел горящий танк и приник головой к груди Синицына. Он прислушался, но так и не понял, бьется еще сердце бронебойщика или уже замолкло навсегда. Валерий долго не мог успокоиться и справиться с дрожью, которая охватила его еще в тот момент, когда он увидел устремленный в небо открытый и ясный взгляд Синицына. Но постепенно волнение улеглось.

«А ведь я нужен здесь, нужен, — говорил он себе, и то, что он говорил, убеждало и успокаивало его. — Здесь еще сложнее, чем на батарее. Удар с тыла опаснее. Об этом всегда говорил Федоров. И этот удар предотвращу я».

Валерий улегся поудобнее и придвинул к себе несколько уцелевших гранат. Как завороженный, смотрел на горящий танк. Здесь, среди поля с одинокими березками и кустами, пламя выглядело неестественным.

И Валерий подумал, что как было бы хорошо, если бы это был последний, самый последний вражеский танк и что тогда он смог бы описать и это пламя, и бой, и подвиг Синицына. Человека, который только что был жив, а вот сейчас уже мертв и который мог бы еще пахать землю, гулять на свадьбе у своего сына, ловить в Оби рыбу. Неужели он, этот Синицын, родился для того, чтобы вот так закончить свою жизнь? Чтобы всегда чем-то жертвовать, отказываться от радостей, мерзнуть в снегу, мокнуть под дождем, утопать в болотах и ложиться под танки?

Валерию захотелось есть. Он подполз к Синицыну, пошарил рукой в кармане его брюк. Там лежал сухарь. Валерий поспешно сунул его в рот, подержал на языке, глотая вкусную, пропитанную кисловатым хлебным запахом слюну.

«Вот оно, — подумал он. — А что «оно»? Да, да, конечно. Если танк подбил Синицын, он совершил подвиг. Но, может быть, моя граната оказалась первой? Отец бы понял меня. Он всегда любил подчеркивать, что первенство — великое дело. А Женя? Что сказала бы она, если бы знала, что меня очень волнует вопрос — кто из нас уничтожил танк? Увидел бы я на ее лице такую же наивную радость, какую видел всегда?»

Выстрелы позади раздавались реже и реже. Потом все стихло.

Ждать Валерию пришлось долго. Но он дождался.

Они шли усталые и нахмуренные. Шли гуськом, будто с тропинки невозможно было сойти в сторону без риска угодить в воду или провалиться в глухую пропасть. Федоров с рукой на перевязи, Саша, Храпов, наводчик Фролкин и еще кто-то из бойцов.

Валерий припал к земле и, не выпуская из рук гранаты, тихо застонал. Он сам поверил в то, что не побоялся пожертвовать собой и спасся каким-то неведомым чудом. Поверил настолько, что ему стало жалко самого себя.

— Жив? — хрипло спросил Федоров, наклонившись к нему. — Жив, братец, — утвердительно кивнул он своей тяжелой головой.

Валерий подкупающе чистым, правдивым и страдальческим взглядом посмотрел на комбата.

Синицына положили в тот самый окопчик, из которого он вступил в единоборство с танком. Наскоро засыпали землей.

— Эх, — сказал Фролкин. — И похоронить-то как следует нельзя.

Батарейцы поспешно двинулись к лесу.

— А здорово ты этот танк расчихвостил, — медленно сказал Федоров, увидев, что Валерий идет рядом с ним.

Валерий долго молчал. Потом тихо и смущенно произнес:

— Вместе с Синицыным.

— О чем это ты? — удивился Федоров.

— О танке.

— А ты славный парень, — подумав, сказал Федоров.

Валерий благодарно посмотрел в круглое закопченное лицо комбата.

Зима подкралась неожиданно. Грязные изъезженные большаки сковало морозом. Поседел, покрывшись свежим инеем, мокрый бурьян на обочинах. Обиженно и тоскливо закричали грачи. Нахмуренное небо без устали сыпало на звонкую затвердевшую землю ледяные дробинки колючей крупы. А вскоре холодный пронизывающий ветер, нещадно сбивший последние, прихваченные морозом листья с осиротевших берез, принес первые снежные хлопья. Над помрачневшей землей разыгралась метель.

В эти первые зимние дни Федоров закончил формирование новой батареи. Артиллерийский полк, в составе которого находилась батарея, размещался в одном из лагерей под Инзой и в первой половине ноября получил приказ погрузиться в эшелон для отправки на фронт. Федоров не терпел будничной учебы в тылу и, узнав о приказе, помолодел. Саше и Валерию, которые снова попали в его батарею, он возбужденно сказал:

— Юнцы! Хотите стать великими полководцами? Предстоят большие дела.