Виталий Мелентьев: Фронтовичка

— Они драпают. Нужно ждать.

Иван опять посмотрел на нее, долго, пристально, и она выдержала его взгляд, заметив, что та, мужская гордость, которая родилась в нем, не погасла, но как-то отошла, стушевалась. Иван опустил глаза и подчинился.

— Да, нужно ждать.

Холод, что жил в ней, чуть-чуть колыхнулся: она поняла, что ей подчиняются, что командует она.

Тогда Валя сняла свою шинель, расстегнула хлястик и постелила ее на лозняк. Потом сняла несколько курток с Нечаева и тоже постелила на шинель. Уложив всех троих в ряд и укрыв их оставшимися куртками, стала протаптывать снег вокруг, чтобы ходить по стежке и охранять своих.

В морозной дымке летали самолеты — свои и чужие, слышались близкие разрывы, шум моторов, неясные крики. Они тревожили. И Валя наконец решилась еще раз сходить к дороге.

Она была пуста. Валя стояла и слушала. Донеслось тарахтение машины, из-за поворота на дорогу выскочила полуторка. Кабина открылась, из нее вывалился пожилой толстенький человек. Он подбежал к Вале и, задыхаясь, спросил:

— Пехота здесь пошла? Это дорога на Горино?

Еще не веря своим глазам, но уже понимая, что этот человечек свой, Валя отрицательно покачала головой. Кругленький человечек что-то говорил, но Валя не слушала его. Она только попросила:

— У меня трое раненых. Возьмите.

— Я хлеб везу! — окрысился вдруг человечек. — А ты лезешь со своими ранеными, — и уже поняв, что перед ним девушка, все-таки не выдержал, лихо выругался и бросился к машине, на ходу крикнув: — Понатыкают, понимаешь ты, баб, разбирайся с ними!

Валя даже не обиделась. Она присела на снег и тихонько заплакала. Огненная точка зашевелилась, обожгла мозг, и Валя, подумала, что может потерять сознание. А она не имеет права это делать. Не имеет! Она не знала, как быть, но понимала одно: она не имеет права терять сознание. И от ужасного ощущения, что она все-таки может его потерять, Валя закричала, уже не таясь, как там, в лесу:

— Аа-а-о-о-аа-а!

Больше она ничего не помнила, очнулась только в госпитале. Она прежде всего попыталась узнать о судьбе раненых, и только на третий день ей сообщили, что Василий Павлович Нечаев лежит в мужском госпитале. Она с трудом вспомнила, что отчество Нечаева действительно Павлович, и успокоилась, вернее, внутренне обмякла, словно в ней сдала неведомая пружина, которая все время была натянута до отказа. Она поняла, что у дороги она все-таки не потеряла сознания и нашла кого-то, кто вытащил ее и раненых.

С этого времени она дней десять спала, а когда ее осмотрели врачи, то нашли совершенно здоровой. Она была выписана из госпиталя с диагнозом «контузия».

Несмотря на то что вся эта история пронеслась в голове мгновенно, Наташке показалось, что Валя думает слишком долго, и она требовательно, безжалостно повторила вопрос:

— Ну а ты? Ты что?

Валя уже поняла: Наташка такая же безжалостная, как Аня, как толстенький человечек из машины, — у всех у них есть свое представление о ее, Валином, долге, и как ты им ни объясняй, они все равно ничего не поймут. Валя устало сказала:

— Я? Я отдала гранаты и осталась.

Они молчали. Наташка сглотнула воздух, и Валя уже не удивилась странному перекатывающемуся звуку. В комнате было темно и печально. Наташка решительно встала с дивана, опустила светомаскировку и холодно сказала:

— Иди, поставь чай, скоро придет мама.

Усмехнувшись, Валя пошла на кухню, а когда вернулась, Наташка небрежно, через плечо бросила:

— Тебе пора начинать дежурство на крыше: налеты продолжаются.

— Но меня, кажется, не включили в список? — почему-то сдаваясь, ответила Валя.

— Ты должна понимать почему… — жестко и безжалостно сказала Наташа.

С этого вечера она разговаривала с сестрой отрывисто, что-то недоговаривая, и Валя, зная, что она недоговаривает, внутренне подсмеивалась над ее бездушной жестокостью, но во всем ей подчинялась.

Елена Викторовна не могла не заметить смены семейной обстановки, но покорно нашла объяснение и ей.

— В нашей семье, — говорила она соседке, — девушки отличаются очень властным характером. — Елена Викторовна приняла стойку «смирно» и, сжав кулачки, печально добавила: — Может быть, поэтому они не всегда счастливы…

Полковнику Андрею Петровичу Голованову не повезло на милой лесной речушке Жиздре. Бои шли на Волге, а на Жиздре немцы держались стойко. Их оборона была неуязвима. Командир дивизии Голованов несколько раз переправлялся со штурмовыми группами на недоступный берег, терял людей, поседел, скрывал два легких ранения и контузию, но приказа так и не мог выполнить. В одном из отчаянных по ожесточению и безнадежности боев его тяжело ранило, и он попал в тыл.