Виталий Мелентьев - Фронтовичка

С каждым днем она молодела и с каждым днем все больше радовалась жизни.

Иногда он рассказывал о себе: таганрогский мальчишка, страстный любитель музыки и воздушной гимнастики, кончал авиационный техникум, работал, потом с боем вырвался на фронт. Конечно, можно было и остаться в тылу — из этой промышленности на фронт не брали. Но есть моменты, когда нужно нарушить все. Вот он и нарушил.

— Мне кажется, что в юности вы были драчуном и задирой.

— Нет, что вы! — почти испуганно сказал Прохоров. — Наоборот. Типичный маменькин сынок. Хотя все делал так, как хотел, — просто упрямый. Девушка, с которой мы тогда дружили, называла меня нюней. Правда, она тоже увлекалась воздушной гимнастикой.

— А где она сейчас?

— Не знаю… Город был оккупирован.

Они помолчали. Валя улыбнулась: странно, что он называет ее на «вы». А ведь там, на полынном взгорке, он обращался к ней на «ты». Похоже, что он кое-что скрывает.

— А мне все-таки не верится, что вы были тихим.

— Да честное слово! Это война меня… Ну, не то чтобы изменила, а просто открыла то, что сидело во мне очень далеко.

Только сейчас она заметила, что у Прохорова красивые губы — несколько полноватые, но хорошо очерченные и подвижные, поэтому его лицо часто меняет выражение.

— Скажите… А как вас зовут?

Он уставился на Валю, похлопал пушистыми ресницами и, откидываясь назад, расхохотался:

— Вот это совсем здорово! Да неужели ж вы не знаете?

— Нет! — счастливо улыбнулась она.

— Да Борисом, Борькой! Самое такое неинтересное имя, Борис — председатель дохлых крыс.

Они смеялись, шутили, и Валя постепенно, шаг за шагом, выпытывала его жизнь. Она сама скрывала от себя, зачем это ей нужно. Но когда он вскользь сообщил, что в жизни успел сделать почти все, только вот жениться не собрался, она сразу успокоилась и перестала допытываться.

Из госпиталя ее выписали раньше времени — приехала Анна Ивановна, дала расписку, что лечение будет окончено в части, и увезла ее в бригаду. Соседки по палате всплакнули. Валя обещала писать, но где-то в самой глубине души знала: писать не будет. Как не писала в свою старую дивизию: жизнь проходила так стремительно, что выбрать время для письма было трудно. Девушка-снайпер, которая ждала эвакуации в тыл, потерлась о Валино плечо и жалобно, с теплой завистью пропела:

— А ведь он тебя любит. Только ты смотри, все они, по-моему… — и добавила такое определение, что Валя не только покраснела, но и заступилась:

— Нет, он не такой…

— Кто ж их поначалу-то разберет, — задумчиво подхватила санитарка. — Ты только гляди да поглядывай, маленькая.

И вся палата вдруг поняла, что Валя и в самом деле небольшого росточка.

Первый раз Валя приезжала на новое место, как в старый и любимый дом. Все волновало ее, радовало и тревожило. «Старичков» в строю осталось мало, люди, прибывавшие с пополнением, думали, что им не повезло: бригада считалась неудачницей. Может быть, поэтому пребывание в бригаде опять началось с беседы с начальником политотдела. Он был все такой же полный, живой, и так же блестел его выбритый, отливающий синевой череп. Но черты лица стали резче, углубленней, глаза смотрели пристальней, и обветренные губы подобрались, сжались и померкли.

— Воевала ты хорошо… — как бы взвешивая каждое слово, говорил подполковник. — Ты тут свой комсомольский долг выполнила. А вот организатора из тебя — настоящего организатора — не получилось. Это ты учти на будущее. Я с тебя этой заботы не снимаю. Но ты сейчас на другое внимание обрати — на песню. Понимаешь, народ у нас сейчас бригаду не любит. Вот ты и постарайся. Думается, что через хорошую песню можно будет не только в людские души войти, но и повернуть их. Задача ясна?

Ей, впервые каждой по́рой ощущающей молодость, такая задача была явно по плечу. Подполковник добродушно, понимающе улыбнулся.

— Ну, вот сегодня после построения и начни, — он, совсем как сгоревший комбриг, сделал паузу и добавил: — Тем более, что у тебя с Прохоровым это хорошо получается.

Валя недоверчиво посмотрела на него и смутилась оттого, что ощутила, как неистово краснеет, и покраснела еще больше. Подполковник засмеялся:

— Кровь в тебе, оказывается, еще осталась, — и уж совсем неожиданно снял с нее пилотку и потрепал мягкие, шелковистые волосы. — Только смотри у меня… Я теперь за тебя в ответе.

Он достал из полевой сумки два материнских письма и протянул Вале. Она сразу поняла, что с матерью что-то случилось, — ведь недаром столько времени не было писем.