Орест Мальцев - Венгерские рассказы

Чепани теперь уверен, что, обходясь без хозяина, рабочие сами не только весь завод пустят на полный ход, но и постараются в скором времени восстановить все мосты. Он мне так и заявил: «Во всяком случае все, что зависит от Чепани Шандора, будет сделано» — и при этом так стучал кулаком по столу, что чашка с черным кофе подскочила и упала на пол.

Видите, дорогой мой Иожеф, какие здесь творятся дела! А вы все еще в провинции… Я вам откровенно скажу, что это даже не патриотично: стоять в стороне от общих усилий, возрождающих нашу прекрасную столицу и всю нашу страну.

С истинно венгерским приветом,

ваш друг и компаньон

Д о м б а и Б э л а.

20 марта 1945 г.

Дорогой мой Бэла!

Я не мог быстро ответить на ваши письма. Последнее время я не был в Веребе. Сейчас заехал к семье, может быть, всего на один день, поэтому буду краток…

Мне, действительно, неплохо жилось в Веребе. У крестьянина Радвани Пала, кроме моей семьи, квартировали еще два пожилых солдата из русского обоза — Степан Карпович Кузя и Василий Ефимович Мунтян. Славные это были люди. Они делились с нами своей пищей и вообще проявляли по отношению к нам любезную, заботливость. А по вечерам они учились играть на губной гармошке чардаш, — это чтобы нам удовольствие доставить, — и пели украинские песни — то радостные, то грустные. Мы подружились с ними, и вскоре — мы немножко по-русски, а они немножко по-мадьярски — кое-как уже разговаривали и понимали друг друга. Мы знали, что у Кузи есть жена Оля и сын Юрка, а Мунтяна ждут дома старушка мать и дочь Надя, которая трогательно писала ему в конце своих писем:

«Остаюсь, папочка, с приветом до встречи летом».

Кузя и Мунтян часто мечтали о своей будущей жизни, о том, как после окончания войны сначала отдохнут немножко, а потом примутся за работу, за большую работу… Они говорили, что их путь к дому лежит непременно через венские ворота, через берлогу врага в Австрии. Они ни на минуту не забывали о том, что сделали немцы с их родным селом на Украине…

Если бы вы их послушали, мой дорогой друг Бэла, то вам ваши собственные страдания показались бы совсем незначительными по сравнению с тем, что пережили русские люди. Я и сам, признаться, не особенно им верил. Ведь нередко человек впечатлительный преувеличивает, приукрашивает или рисует слишком уже в черном свете действительность. Да и трудно было поверить в ненависть Кузи и Мунтяна после того, как они угостили табаком целую компанию пленных немцев…

Но я сам убедился, что их рассказы не преувеличение, а лишь очень скупое описание того, на что способны немцы. Я не знаю, как вам об этом рассказать. Волнение и гнев охватывают мою душу при одном воспоминании…

Я буду краток, ибо не время распространяться.

25 января в село Вереб неожиданно ворвались немецкие танки. Это случилось в послеобеденное время. Кузи и Мунтяна дома не было — ушли кормить лошадей. Мы едва успели спрятаться в погребе среди пустых винных бочек и только через двое суток, когда русские прогнали немцев, вышли на улицу.

Прежде всего меня поразило странное безмолвие. Выстрелов даже вдали не было слышно. И в селе ни звука. Только ветер шуршал сухим снегом по темным колеям, оставленным танками. Люди ходили медленно, молча, как немые. Глаза у всех были широко раскрыты, в них светился ужас…

Никто мне ничего не сказал. Радвани, этот крепкий и хитрый крестьянин, ждавший немцев потому, что его сын в армии Салаши, стоял бледный, с трясущимися губами, весь охваченный нервной дрожью. Я как-то невольно пошел по направлению его неподвижного, тупого взгляда — к окраине села. Там, на пригорке у дороги, стоит низкая каменная кузница, ворота ее были настежь распахнуты…

И вот отсюда я вам пишу сейчас лишь о том, что сам видел, не упуская и некоторых страшных подробностей, ибо каждая из них способна заменить многие красноречивые рассуждения.

В кузнице есть наковальня. Она вся была залита смерзшейся кровью, струи ее окрасили и пень, на котором она укреплена. Рядом валялась тяжелая кувалда, тоже в крови и в налипших на нее кусочках мозга, а вокруг лежали обезображенные трупы.

Я видел головы, пробитые чем-то тупым, разодранные рты, выколотые глаза, лица, расплющенные на наковальне ударами кувалды так, что невозможно различить, где нос, где глаза, где лоб.

Изуродованные трупы лежали на дворе и в канавах вблизи кузницы. Я с трудом, по особенностям одежды, узнал среди них Кузю и Мунтяна. У Степана сорван череп, а у Василия срезан нос, нет нижней челюсти и дыры вместо глаз. Руки у обоих вывернуты и связаны за спиной.