Орест Мальцев - Венгерские рассказы

Старик словоохотлив. Он, к нашему удивлению, немного говорит по-русски. Голос у него тихий, хрипловатый от волнения.

Он рассказывает о своей солдатской судьбе, которая когда-то привела его в Россию. Он служил в инфантерии в Будапеште. В январе пятнадцатого года их дивизию быстро собрали в поход; они шли, несмотря на снегопад и ветер, три дня и три ночи. С хода их бросили в бой. Надо было пробиться к Перемышлю, чтобы выручить своих из осады — вот так же, как сейчас этого хотят немцы, рвущиеся к осажденной Буде. Но Брусилов не пускал. Его восьмая армия стояла на позициях в Карпатах — вот так же, как мы стоим сейчас; только в Карпатах горы еще выше и лесистее, чем здесь, а снегу навалило в тот год страх сколько и от морозов лопалась кора на деревьях. Русские сидели в окопах, совсем занесенных снегом, и к ним невозможно было, подступиться; они день и ночь отбивались огнем и штыковыми контратаками; никак не удавалось прорваться к Перемышлю — вот так же, как сейчас немцам не удается прорваться к Буде.

Новиков, слушая старика, оживляется. Чуть отстранившись, он оглядывает его с большим любопытством.

…Много мадьяр тогда очутилось в плену, и он, старик, попался тоже. Как его звать? Орос Янош. Орос — это значит русский. Янош — Иван. Честное слово, так зовут его отроду. Находясь в плену, он побывал на Дальнем Востоке, в Москве и на Волге. В Сызрани чуть не женился на Марусе, хорошей девушке. Потом пожалел, что не остался с нею жить в Сызрани. На родине революция кончилась ничем, и он опять сделался простым холуем у графа Эстерхази в замке Майк. Пахал его землю и пас его скот; ухаживал за скаковыми лошадьми; а во время охоты водил на веревке по кабаньим следам копо — собак, похожих на фоксов, только покрупнее. И всегда, всегда с грустью вспоминал о Марусе, о Волге…

Орос замолчал, опустив голову, будто снова поддался грусти.

— Пора итти, — роняет Новиков.

— Пойду к дочке, — говорит Орос, хитро подмигивая из-под густых, навислых бровей.

— Ну, счастливо тебе навестить ее, мой старый неприятель. — В голосе Новикова ласка. Он крепко пожимает его руку и обнимает.

Орос, помедлив немного, проворно вылезает из окопа и быстро исчезает в сумеречном мелколесье; косые линии снегопада как бы заштриховывают его фигуру.

Новиков долго смотрит ему вслед.

— Вот встреча-то, — шепчет он с улыбкой.

Я догадываюсь: седоусый старший сержант был солдатом в армии Брусилова, всходил на Карпаты! И странно — чувство тревоги совсем оставляет меня…

Несчастный случай на обстреливаемой немцами дороге снова приводит нас в Ловашберень, к длинному одноэтажному дому с большим флажком Красного креста над калиткой. Дом этот стоит у перекрестка улиц, почти напротив ворот графского имения. Крыльца нет, вход со двора.

Ранние зимние сумерки еще окутывают селение синеватой мглой, будто исходящей из темного и угрюмого парка, а на окнах уже спущены голубые жалюзи и калитка заперта. Не достучавшись, ездовой Игорь проникает во двор через кирпичную ограду и впускает нас.

Мы находим доктора Чокаш Иштвана в глубоком погребе под домом. Там, при свете керосиновой лампы, коротает тревожные дни и ночи вся его семья, две служанки и друзья-соседи со своими женами, детьми. Все сидят на матрацах, закутавшись в шубы, тут же спят и едят. Женщины лениво раскладывают бесконечные пасьянсы: что-то будет с ними завтра, чем все окончится?

Чокаш Иштван — круглолицый, смуглый брюнет с выпуклыми, будто удивленными, карими глазами под овально изогнутыми черными бровями. Тип цыгана. Кажется, что удивленное выражение появилось у него только сейчас, в связи с нашим приходом. Но оно не исчезает и после, когда он уже перевязал рану одному из нас и мы мирно сидим в гостиной его дома, пока Игорь налаживает во дворе коляску.

В большой комнате неуютно и пусто. Из обстановки в ней осталось лишь то, что нелегко спрятать: кожаные глубокие кресла, черный блестящий рояль «Штенцель и Шлемер», нелепый пейзаж в массивной аляповатой раме с позолоченной гипсовой лепкой, диван, с которого частично содрана кожаная обивка, и фанерный шкаф, набитый книгами в дорогих переплетах.

Вдобавок холодно, гуляют сквозники. Много стекол в окнах выбито; рамы заткнуты диванными подушками. Прошлой ночью, заходя со стороны луны, немецкий «кукурузник» бросил бомбы. Повреждена сторожевая башня и повален верейный столб ворот у въезда в имение.

Надвигается еще одна жуткая ночь. В районе Секешфехервара стоит непрерывный орудийный гул. Где-то недалеко, за парком, рвутся снаряды…