Ганад Чарказян: Горький запах полыни

— Что — инструмент уже не нужен? А дубинка ничего. Железное дерево?

— Вроде того. Спасибо, что захватил. Сколько мы с ним прошли, сколько пережили. Будет со мной как память.

Подкатил джип с Гавриловым. Мы с Володей обнялись. Он неожиданно отстегнул свои красивые часы и надел мне на руку.

— Чтобы минуты твоей новой жизни летели не торопясь.

— Ну-ну, — пошутил Гаврилов, — только без поцелуев. К машине!

Устроившись рядом со мной на заднем сидении, он передал мне военный билет и тихо сказал, что полечу обычным гражданским рейсом. Чтобы избежать возможных встреч с сослуживцами и ненужных знакомств в долгом полете. Я же знаю наших солдафонов — там без большой пьянки не обойдется. А потом от таких друзей-собутыльников так просто не отделаешься. В итоге обидеться на тебя могут смертельно. А это уже повышает уровень опасности, что в твоем новом качестве недопустимо. Да и вообще, главное теперь — нигде не засвечиваться. С твоей внешностью это не так просто. Но ты должен обращать на себя внимание только там, где нужно. Да, в Москве тебя встретят, побеседуют. Зададут несколько вопросов. Возможно, пропустят по детектору лжи. Там это у них сейчас модно. На всякий случай купи в аэропорту валерьянки. Или корвалола. Билет тебе уже заказан и оплачен. Тебя проведут без досмотра. Да и что у тебя осматривать. Эту палку ты не хочешь выбросить?

— Нет, это память, она должна дойти со мной до родного дома.

— Думаю, что дойдет. Главное, не бери к сердцу все режущие глаз и ухо перемены. Как говорил незабвенный Козьма Прутков: зри в корень. Телевизором тоже не увлекайся. Ну, все!

Майор пожал руку, потом обнял меня и сказал, что очень на меня надеется. Когда понадоблюсь, со мной свяжутся. Пароль — Фаруз. «Если возникнут проблемы — звони». Он протянул мне свою визитку.

В самолет на рейс Душанбе — Москва меня провели первым и усадили в отдельном отсеке. Я летел на самолете третий раз в жизни. Но тогда это был громадный транспортный «Антей». Там особенно в иллюминаторы не заглядишься. Да и летели-то больше ночью. А теперь я приник к иллюминатору, как ребенок, — благо в отсеке больше никого не было. Отвлекала меня только стюардесса, постоянно что-то предлагая. Вот и не увидела моя Дурханый этих женщин, которые ходят в летающих самолетах. На рабочем месте я и сам видел их впервые. Насмотревшись на землю, согласился на бокал красного вина и бифштекс с салатом. К этому времени землю затянуло облаками, а меня потянуло в сон.

На высоте десять тысяч метров спалось так же сладко, как и в пещере кишлака Кундуз. Однако по пробуждении ждала снова неизвестность. Меня встретили возле трапа и тотчас отвезли куда надо. Даже со спецсигналами черная «Волга» продвигалась очень медленно. Сложилось впечатление, что все машины в Москве стоят. Тогда зачем люди садятся в них? Москва, вспоминая Людмилу Синицыну, меня просто ошарашила. Или даже шандарахнула. Особенно, когда прошел по бывшей улице Горького от Главпочтамта до Белорусского вокзала. Вездесущая и навязчивая реклама погребала под собой город. Встреча с лысым полковником прошла быстро. Он выглядел как настоящий чекист: уже через час я забыл его лицо. Полковник какое-то время разглядывал меня, потом тихим голосом задавал вопросы. На детектор лжи меня отправлять не стал — после Гаврилова эта процедура совершенно излишняя. Да и рабочий день уже закончился. Правда, отпечатки пальцев с меня сняли. Я передал пакет от Г аврилова. Он небрежно столкнул его в выдвинутый ящик письменного стола. В восемь я был уже свободен.

По дороге к вокзалу мне хотелось поскорее оказаться или в своей Блони, или снова в пещере. Вспомнил наши вечера с Сайдулло, зеленый чай с изюмом, «велблуд» моей малышки, сказку про девочку-муравья. Слезы текли из глаз. Я шел в потоке людей, которым не было никакого дела ни до меня, ни до моих слез. Заглянув в платный туалет на вокзале, обнаружил, что афганцы не забыты, — они могут пользоваться этой услугой бесплатно. Мне захотелось взорвать туалет вместе с вокзалом.

Я купил самый дорогой билет — в СВ. На душе было отвратно. Вот, значит, для чего мы проливали кровь. Не хотелось никого видеть. Да так и получилось, что никого больше ко мне не подсадили. Вагон был полупустой. Голубоглазая, стройная, как стюардесса, проводница оказалась предельно вежлива и заботлива. Но поняв, что мне ничего не нужно, — только чтобы не беспокоили, — направила свою заботу на других.

Проснулся рано, еще не доезжая до Орши. Родная, непривычно плоская земля, бесконечные дали. Ели, березы, малиновый иван-чай на откосах, ряды темно-зеленой картошки с редкими белыми цветочками. Домики путевых обходчиков. Копны сена. Спокойные, прихотливо изгибающиеся реки. Я глядел и глядел. Слезы текли и текли.