Ганад Чарказян - Горький запах полыни

Янтарные глаза ее грустно и с тревогой смотрели сквозь чадру. Оказывается, моя смерть должна помочь хозяину избавиться от жены, уличенной в прелюбодеянии. Несчастная женщина осталась в моей памяти как тихий голос без лица — печальный и нежный.

Я хорошо позавтракал — впрок, не стесняясь, попросил добавки. Потом спустился к хозяину и сказал, что работы осталось совсем немного, на час-другой. Дорогу к следующему кишлаку знаю, так что возвращаться с поля особой нужды нет. Думаю, что могли бы рассчитаться прямо сейчас. Я благодарен и вам, дорогой Муса, и вашей заботливой ханум, что приютили бедного путника и дали ему немного заработать. Взял бы я с собой пяток лепешек, сушеных персиков, урюк, изюм, немного овечьего сыра.

Хозяин мрачновато оглядел меня. Сказал, что хотел вечером угостить настоящим пловом, шаропом, отметить конец работы. Но, если так тороплюсь, то — что ж — собери ему, жена, чего он просит. Пока ханум собирала мешочек, мы выпили с хозяином чайник зеленого чая. Он опять стал обходительным восточным человеком, витиевато благодарил меня. Приглашал на следующий год заглянуть снова. Я даже засомневался: неужели он на самом деле способен убить невиновного человека? Видно, заповеди пророка не коснулись его дикой души. А о кодексе чести пуштунов он и слыхом не слыхивал.

Договорились, что он скоро подойдет к полю и примет работу. Но, не пройдя и сотни метров, услышал за собой торопливые шаги и визгливый голос Мусы. Он орал на весь небольшой кишлак, что я похитил честь его жены. Я ускорил шаги. Хорошо, что все мужчины были в поле и не бросились сразу к нему на помощь. Я оглянулся: размахивая топором, Муса катился за мной на маленьких ножках, как колобок. За ним, периодически вскрикивая, бесплотной голубой тенью семенила жена. Только этого отелло мне и не хватало. Я решительно свернул на тропу, ведущую в горы, но Муса припустил со всех ног и стал нагонять. Уже различимо его озлобленное лицо. Нет, это совсем не тот медоточивый восточный человек, что встретил меня неделю назад. Его почти физически ощутимая ненависть настигала. Я стал для него виноват во всех грехах. И в самом главном — в бесплодии жены. Что полностью лишало его жизнь смысла. Единственный способ вернуть этот смысл — прикончить меня и отправить жену назад к братьям, оставив у себя ее махр. Так как измена налицо.

Только бы не подпустить его очень близко — чтобы не мог воспользоваться топором на длинной ручке. Это было бы совсем глупо: столько всего пережить, чтобы погибнуть на безымянной тропе от руки хитроумного ревнивца. Но все же мое искусство всегда со мной, а камней вокруг хватает. Нас разделяло шагов двадцать. Узкое лезвие топора поблескивало на солнце. Я быстро наклонился, схватил небольшой камень и тут же метнул в преследователя. Целился в плечо той руки, в которой был топор. Слава Аллаху, не промахнулся! Муса взвыл от боли и выронил топор. Но по инерции продолжал бежать за мной. Пришлось наклониться еще раз и попасть ему по коленке. Тут он уже приземлился и стал звать на помощь свою ханум. Отставшая жена заторопилась на помощь к лежащему и стенающему мужу. То ли довольная, то ли испуганная — не разобрать. Перед тем как наклониться к мужу, обернулась ко мне и махнула рукой: иди, мол, человек, иди, незнакомец.

Я шел долго. Даже не останавливался, чтобы переждать полуденный зной, — все-таки опасался, что на помощь Мусе прибегут соседи. Но этого не случилось — видно, соседи тоже знали, что он за человек. Нестерпимо слепящее солнце висело в выцветшем небе. Я молил Аллаха, чтобы оно поскорее закатилось. Изнемогая от быстрой ходьбы на открытом пространстве, мечтал только о глотке воды из студеного ручья. Но знал, что пить пока нельзя: сразу одолеет слабость и движение придется прекратить. Только бы дождаться темноты — моего сегодняшнего союзника. Но вот, наконец, первые звезды на небе, спасительный сумрак и близкий лай собак, извещающий, что недалеко человеческое жилье, и по всей видимости, ночь проведу под крышей. Или, точнее, на крыше.

Подходя к кишлаку, что прилепился к основанию горы, думал о том, что на земле постоянно живут рядом и здравствуют добро и зло. Они сменяют друг друга, как день и ночь. Как зной и ночная прохлада. Так же и человек — одушевленное дитя природы — навсегда впитал ее противоречивость, ее вечные боренья основных стихий — мрака и света. И от этой противоречивости мается и сам человек, становясь непредсказуемо то источником зла и мрака, то света и добра.