Ганад Чарказян - Горький запах полыни

Вспомнились слова, которые, не вдумываясь, я бойко цитировал на экзамене по философии: «Две вещи наполняют душу всегда новым и все более сильным удивлением и благоговением, чем чаще и продолжительней мы размышляем о них, — звездное небо надо мной и моральный закон во мне». Грандиозность звездного зрелища снова вселила в меня спокойствие и уверенность: со мной ничего не может случиться — звезды не допустят! — и я все-таки дождусь нового дня. А вместе с ним и какой-то новой жизни.

Чтобы быть более уверенным в таком исходе, решил снова перекусить. Холодное мясо оказалось, конечно, не таким вкусным, как вчера, но все же вполне аппетитным. На завтра пропитания мне тоже должно хватить. Окончательно расправившись с бараньим боком, я какое-то время лежал, похрустывая сочными и сладкими огурцами. Почти такими же, как с бабушкиной или маминой грядки в родной Блони. Одновременно все еще гордо смаковал остатки своей неожиданной свободы — все-таки отважился, смог преодолеть рутину будней, по-настоящему рискнуть. Хотя, конечно, и обстоятельства тоже подтолкнули. А может, я просто пошел на поводу у случайности, устремился за мигающим болотным огоньком? Сам этот вопрос, неожиданно всплывший в сознании, немного насторожил, обдал холодком. Но, к счастью, блаженный сон снова увлек меня в таинственные глубины.

Проснулся уже от настоящего холода. Особенно замерзли ноги в старых кроссовках. Млечный Путь лежал немного наискосок, да и привычные звезды прошли свой путь на подвижной карте неба. С трудом повернул окоченевшее тело, осторожно спустился вниз — теперь меня может спасти только движение. Пошарил на том месте, где были ноги, чтобы взять свой мешок с остатками провизии, — я им прикрывался. Но там его не оказалось. Подумал, что сбросил во время сна вниз. Нагнувшись, пощупал внизу. Тоже безрезультатно. Ладно, рассветет, потом найду.

Засунув руки в рукава халата — как бы я без него? — начал энергично расхаживать возле места ночевки. Первого в свободной жизни. Основательно застывшее тело никак не хотело отогреваться. Пришлось вспомнить армейские отжимания в упоре лежа. Только после десяти подходов по тридцать раз в хорошем темпе жизнь решила ко мне возвратиться. Тут бы опять перекусить, но мешка моего все никак не обнаруживалось. Я пошарил на ложе у самой стены, где положил топорик. Нет, оружие на месте. Занятый этой согревающей возней, я как-то перестал замечать уже несколько утомительное великолепие звездного неба. Теперь готов был молиться кому угодно, чтобы только скорее кончилась эта стылая ночь и наступило простое и такое обычное здесь солнечное утро.

К рассвету я так устал, как не уставал и на сельхозработах у хозяина. Единственное, чего мне теперь хотелось, — надо быть честным перед самим собой, — так это вернуться в свой овечий хлев с шерстяным одеялом и овчинным тулупом. И под надежной охраной Шаха проспать в блаженном тепле часов десять. А потом сидеть с Сайдулло под его смоковницей во внутреннем дворике, пить горячий зеленый чай с изюмом и рассказывать о той глупости, на которую подвиг меня не иначе как сам шайтан. Это словечко — глупость — тоже выскочило само собой, помимо моей воли.

Когда рассвело, я осмотрел все места, куда мог свалиться мешок. После тщательного обыска ближайших окрестностей удалось обнаружить только один огурец — в глубокой расщелине между камней. С помощью топорика его удалось извлечь. Хотел было тут же его съесть, но передумал — спрятал в карман жилетки.

Неожиданно стало ясно, что мое положение очень серьезно ухудшилось. Время поиска нужной дороги сокращалось минимум на сутки, а то и на двое. Речь уже шла не столько о свободе, сколько о самой жизни. Если в ближайшие день-два не выйду к людям, то выбраться из той западни, в которую угодил по собственной неосторожности, едва ли удастся.

Первым делом надо вернуться к ручью. С водой можно голодать достаточно долго. Но к своему ужасу я не мог точно определить, откуда вчера пришел. Солнце было слева, когда шел, или справа? Но я столько раз поворачивал среди разноцветных каменных глыб, что оно оказывалось и справа, и слева.

Взобравшись на одну из самых высоких скал, пытался разглядеть хоть что-то обнадеживающее. Но куда ни глянь — всюду одно и то же: безмолвно вздыбленное множество скал всевозможных цветов и форм. Казалось, что я находился посреди застывшего моря. И застыло оно во время шторма. Или скорее всего, это был пейзаж какой-то неведомой планеты, куда перенесли меня вездесущие и коварные джинны. В этом безумном пейзаже я — единственное живое существо. Не считая той подлой твари, что стащила у меня мешок. Она, конечно, ошивается где-то неподалеку, с надеждой еще чем-нибудь поживиться.