Тамара Сычева - По зову сердца

— Собирайся! — сказал он.

Уехал и Виктор. Но через час мы опять услышали, как подъехала машина, и Витя сбежал вниз.

— В чем дело? — бросились мы к нему. — Что-нибудь случилось?

— Не выбросили. — Он пожал плечами.

— Почему не выбросили?

— Не знаю, — стаскивая сапог, раздраженно сказал Витя. — Вот со мной приехал командир и штурман, у них и спрашивайте…

На лестнице послышались шаги, и в подвал спустились двое: Миша и огромного роста летчик, в меховых унтах и кожаном шлеме.

— Здорово, ребята! — весело поздоровался летчик и, увидев домино, сразу подсел к бочке. — В козла ударим?

— Ударим! — послышались голоса.

Села тасовать камни и я. Но именно в этот момент меня окликнул Миша:

— Сычева, ко мне! Собирайся, сегодня прыгаешь ты.

— Почему? — удивилась я. Голос у меня дрогнул.

Пристально взглянув на меня, Миша ответил:

— Такой приказ. Виктора — завтра. Ясно? Собирайся!

— Ясно, — ответила я не очень уверенно.

Миша подсел к играющим в домино, а я пошла в свой угол, за ящики, собираться.

Неожиданный приказ меня смутил настолько, что мне стало зябко… Набросив теплый платок на плечи, я стала укладывать вещи в чемодан. Под руки мне попала фотография Лоры. Свет фонарика упал на белобрысую детскую головку, и на меня опять, как живые, смотрели удивленные большие детские глаза. Этот взгляд дочки мне всегда казался упреком, а в этот вечер особенно…

Тоскливо заныло сердце, слезы сдавили горло. Прижав фотографию к губам, я заплакала. Вспомнились протянутые ко мне ее маленькие ручонки, когда я в последний раз выходила из дому с вещевым мешком за плечами. Трудно мне было тогда от них оторваться.

«Лоруша, прости и прощай! — шептала я. — Увидимся ли еще?»

По ту сторону ящиков слышны были споры и азартный стук костей домино о пустую бочку. Тусклое пламя коптилки иногда, будто пугаясь, вздрагивало, ярче освещая подвал. Вытирая слезы, я не могла отвести глаз от маленького, такого жалкого личика. «Сиротка моя… Наверное, спишь спокойно и маленькую ручку, как всегда, под щечку подложила… Фашисты, гады, — вспыхнула злобная мысль, — хотят отнять у тебя покой и жизнь, как у тех…» — и перед глазами замелькали картины: ужас первого дня войны. Горькие слезы перепуганных детей, беспомощность взрослых в пионерском лагере, изуродованные бомбежкой трупы. Вспомнилось зверское убийство детей тети Гаши. Вдруг показалось, что окровавленные руки фашистов тянутся к спящей Лорочке… Ненависть высушила мои слезы. Опять ко мне вернулась прежняя решимость: мстить этим гадам! Уничтожать их! Не откладывая, не медля ни одного дня!

Сбросив платок и захлопнув крышку чемодана, я подошла к Мише и громко сказала:

— Я готова.

— Молодец! — все еще всматриваясь в свои камни, рассеянно откликнулся командир. — Сейчас поедем. — И, с силой стукнув дублем по бочке, крикнул: — Тур окончен, хлопцы. Поехали! — обратился он к штурману.

Надев белый меховой жакет и обвязавшись платком, я простилась с товарищами.

— До встречи! — ответил Виктор.

По дороге к аэродрому я спросила у штурмана:

— А Луизу вы выбросили?

— Да, конечно, — сказал он. — Только с другого самолета. Со скоростного бомбардировщика.

— А как Анатолий расставался с Луизой?

— Да как… Вообще-то. Свинцов сильный человек, а здесь и он сдал. Понятно, конечно: так любить и пустить на такое задание… Когда он вошел к нам, Луиза бросилась к нему. А он очень сдержанно (видно, собрал всю свою волю) спросил ее: «Ну что, готова?» А она молча обняла его и смотрела глазами, полными слез.

— На нее мало похоже, — заметила я.

— Плакала… «Ну только без слез», — нахмурил брови Свинцов и зачем-то стал поправлять лямки парашюта. Пальцы его заметно дрожали.

— Еще бы! — сказал лейтенант Миша. — Жена. «Родная, береги себя и нашу любовь!» — твердил он ей.

«Бедная Луиза», — подумала я, вздохнув, и услышала опять голос штурмана:

— Видно уже теряя самообладание, Анатолий прижал ее к себе и, зажмурившись, что-то неслышно говорил ей. Я наблюдаю за картой и сквозь шум мотора слышу, он кричит: «Я уверен в тебе, Ляля! Ты сможешь избежать этого! Луиза Лаунберт должна вызывать у них уважение!»

Увидев Джанкой, я крикнул: «Приготовиться!»

Он целует ее, не выпускает, а за бортом самолета — разрывы снарядов. Я погасил свет и рванул бортовую дверь. Хлынул морозный ветер. В темноту врывались вспышки разрывов. Свинцов стоял на коленях и исступленно целовал руки жены. «Я горжусь тобой!»