Дитер Нолль - Приключения Вернера Хольта

Хольт рассмеялся, но от смеха заболело в груди.

— А если он тебя здесь застукает?

Вольцов покачал головой.

— Тут всего-то два врача, и сейчас они в операционной. Главного хлебом не корми, только дай резать; кого хочешь положит, лишь бы требовалась операция! Это ведь не госпиталь, а мирная районная больница.

В палату вошла сестра Регина.

— Вольцов! Это что такое? Кто вам позволил разгуливать! — накинулась она на него. — Сейчас же в постель!

— Сестричка, мы ведь старые школьные товарищи, — взмолился Вольцов, — можно, я займу вон ту пустую койку?

Секунду она была в нерешительности, потом улыбнулась:

— Ладно, уж так и быть, откроем детское отделение!

Вольцов возмутился:

— То есть как детское отделение? Ну, уж если…

Но она приказала:

— Сейчас же лечь! — и дала Хольту таблетку. — Это снимет боль.

— Ну, как я это провернул? — осведомился Вольцов. Но человек с ввалившимися щеками взволнованно спросил из своего угла:

— Послушай, друг, а ты еще какие-нибудь штуки знаешь, чтоб врачей обвести?

Вольцов сдержанно ответил:

— Сперва мне надо знать, сколько тебе лет и из какой ты части.

— Ландштурм, — ответил тот, — до сорок третьего числился годным для гарнизонной службы в глубоком тылу, а потом записали ограниченно годным к строевой. Я в Праге служил, при комендатуре корпуса. Так вот, значит, послали меня в Словакию в одно имение привезти свинью пожирней для корпусного интенданта. Свинью я честь честью погрузил на «опель-блиц», а тут как раз заваруха началась, меня на шоссе и подстрелили. И свинью тоже. Вот я и попал сюда. Сквозное ранение легкого. Тут-то я как в раю, браток, но через три дня меня выпишут, вон она беда-то где! Потому интендант, говорят, рвал и метал из-за свиньи. Теперь, как пить дать, на фронт угонят. А звать меня Август Мейер. Мне пятьдесят три года, евангелического вероисповедания, женат, четверо детей. Но не член партии, потому что раньше был социал-демократ.

— Ну так вот, — сказал Вольцов, — Август Мейер, бывший социал-демократ или где ты там состоял, в Стальном шлеме или в Народной партии — все они на один покрой… Если б тебе было сорок лет, я бы тебе ни за что не помог, на фронт и все! Но раз тебе пятьдесят три и у тебя четверо ребят, то я постараюсь и приспособлю тебе аппендицит, воспаление отростка слепой кишки. Отросток-то у тебя цел? Превосходно. После операции будешь тянуть сколько можно, попробуем устроить тебе нагноение шва или еще что-нибудь, потом я тебе все растолкую. А сейчас припасай масло. Надо не меньше четверти фунта…

— Есть у меня, есть, даже больше, — обрадовался Мейер. — Я масло всегда домой отсылаю.

— Ну, тогда тебя могут оперировать хоть сегодня вечером! Так слушай! У тебя вдруг заболел живот, но зверски заболел! Ты стонешь и корчишь рожи, как умеешь; у тебя страшные рези, и начались они ни с того ни с сего, как гром с ясного неба…

— Но если это так больно, — нерешительно произнес Мейер, и лицо у него вытянулось, — может быть, лучше что-нибудь другое…

— Ну и дурак! — воскликнул Вольцов. — Да ничуть это не больно; это ты делаешь вид, будто тебе больно!

— Ах, да, верно ведь! — согласился Мейер, а Вольцов продолжал:

— Ты как раз посмотрел на часы, не пора ли спать; было, скажем, без четверти девять, всегда звучит убедительно, когда помнишь время. И болит весь живот, не только справа, но, главное, посредине, примерно под пупком…

Хольт лежал неподвижно. Всплывали воспоминания. Последняя ночь в деревне. Бой за школу. Словачка. Лагерь трудовой повинности. Гундель. Горящий Ваттеншейд. Он закрыл глаза.

— Так. Ясно! — говорит Мейер.

— Запомни: не ложись на левый бок, потому что тогда еще больней! Подтягивай к пузу правую коленку — это облегчает боль, а когда они тебе будут силком выпрямлять ногу, стони и сразу же опять подтягивай колено. Понял?

Я этого искал… искал приключения, думал Хольт. Так что нечего хныкать и жаловаться, если даже я и погибну. Но я иначе это себе представлял, как что-то освобождающее, очищающее, героическое… не такое бессмысленное. Штурм Ланге-марка, как о нем писали в хрестоматиях, всегда был моим идеалом… С песней ринуться на смерть за Германию… В памяти возникли все эти книги, раскрылась страница, набранная готическим шрифтом: «…пригнувшись, ринуться вперед, с ликующим воплем швырнуть гранату в пулеметное гнездо… и, сраженному пулей, упасть с последней мыслью: …Германия… Испил горькую чашу с гордой улыбкой героя…»