Юрий Дольд-Михайлик - И один в поле воин

– Чего вы от меня хотите? – прошипел Шульц.

– Я хотел спросить вас, – спокойно, как и прежде, продолжал Генрих, – приходилось ли вам видеть, как пытают в гестапо людей, на которых пало подозрение в предательстве? А впрочем, не будем останавливаться на подробностях. Ведь вы знаете, там есть такие мастера своего дела, что и мёртвого заставят говорить.

– Но почему именно со мной вы затеяли этот разговор, какое я имею к этому отношение?

– Прямое и непосредственное. Неужели вы до сих пор не поняли, что действовали очень неосторожно и у гестапо есть причины поинтересоваться, откуда возникла ваша страсть к фотографии?

– Я всегда честно выполнял свои обязанности офицера, и меня не в чем упрекнуть, – немного спокойнее проговорил Шульц.

– Есть вещественные доказательства, и им поверят больше, чем словам.

– Так в чём же вы меня обвиняете? – снова вскипел майор.

– Упаси боже, майор, я вас ни в чём не обвиняю, и вы с самого начала неправильно меня поняли. Я хотел лишь предостеречь вас от очень большой неприятности, а вы чуть ли не начали стрелять в меня…

Майор схватил бутылку с коньяком и отпил несколько глотков прямо из горлышка. Зубы его выбивали мелкую дробь о стекло.

– Скажите, наконец, барон, в чём меня могут обвинить? – почти простонал Шульц.

– Успокойтесь, майор, – холодно остановил его Гольдринг. – Ведь вы носите мундир офицера, а не передник горничной! Дело в том, видите ли, что на совещании в штабе, несколько недель тому назад, когда обсуждались причины провала операции «Железный кулак», вы завели разговор о том, что у русского командования была копия карты, составленной немецким командованием. При этом вы намекнули, и достаточно прозрачно, на мою особу.

– Но, поверьте, это было лишь предположение, вы сами сказали – намёк.

– Это была попытка свалить вину с больной головы на здоровую! Испытанный метод людей, которые прячут концы. Уже тогда я понял, почему вы проявили такую бдительность, а теперь получил подтверждение.

Генрих взял со стола альбом и раскрыл его там, где была вставлена фотография генерала Даниеля.

– Взгляните сами, – указал Генрих. – На этом снимке фактически сфотографирована карта операции, а генерал Даниель вам был нужен, чтобы отвлечь внимание. Если негатив этого фото пропустить через проекционную камеру, то получится точнейшая копия стратегической карты. Вы сами обозначили дату – фотография сделана двенадцатого числа, то есть до начала операции. А для того, чтобы подготовиться к встрече, русским не потребовалось много времени. Все знают вашу любовь к деньгам и, конечно, поверят, что вы продали карту русским за большую цену… А в результате – две наши дивизии фактически перестали существовать… Негатива у вас нет, значит – он у русских. Так ведь?

Генрих видел, что майор вот-вот потеряет сознание, лицо его было бледно как мел, глаза расширились от ужаса.

– Скажите, хватит ли у вас не слов, а фактической аргументации, чтобы опровергнуть эти обвинения?

– Но я фотографировал генерала, а не карту! – воскликнул Шульц.

– Это слова, а требуются доказательства. Вы можете доказать, что не передали негатив русским?

Майор молчал. Нижняя челюсть его дрожала. До сознания Шульца, очевидно, дошло, какая страшная угроза нависла над ним. Опротестовать обвинение он мог лишь словами, а не фактами, а кто поверит словам?

– Но ведь это ужасно, барон! – с отчаянием вырвалось у майора.

– Наконец-то вы это поняли.

– Ужасно потому, что я никогда в жизни не делал того, в чём вы меня обвиняете.

– Вас, майор, обвиняю не я, а сотни людей, дети которых из-за вас остались сиротами.

– О боже! – простонал майор.

– Честь немецкого офицера требует, чтобы я немедленно сообщил об этом высшим органам…

– Барон!.. – Шульц схватил Генриха за руку, готовый её поцеловать.

– Но… – нарочно затянул фразу Генрих, – но я никому ничего не скажу. И не только потому, что мне жаль вас и ваших родных. Буду откровенен, я не хочу, чтобы обо мне сложилось мнение, что я выдал вас из мести. За ваш неосторожный намёк на совещании в штабе. Вы понимаете меня?

– О барон!

Ещё не оправившись от пережитого страха, Шульц, казалось, потерял разум от радости.

– Итак, вы не забудете услуги, которую я вам оказываю?

– Я буду помнить её вечно и готов отблагодарить вас чем угодно! – воскликнул Шульц.

– Вы, конечно, понимаете, что не может быть и речи о денежном вознаграждении, – брезгливо сказал Генрих. Но не исключена возможность, что и вы когда-нибудь окажете мне товарищескую услугу, если в этом возникнет надобность. Согласны, майор? Договорились?