Александр Соколов - Экипаж «черного тюльпана»

Только к вечеру следующего дня они смогли как-то прийти в себя после застолья. Музыкантам с трудом удалось вырваться из гостеприимных объятий летчиков.

Кобзон пел в клубе — большой палатке, где помещался весь полк. В Кандагар знаменитость возил наш экипаж. Артист, вернувшись в Кабул, сказал летчикам под впечатлением от воздушной акробатики: «На сцене я герой, в воздухе — г…к». Перед выступлением Кобзон заверил собравшихся, что его люди будут делать все, что мы попросим.

Ансамбль песни и пляски Киевского военного округа после выступления приземлился за столом в нашей комнате. Мы успели выпить по рюмке — прибежал посыльный. Нас срочно поднимали в воздух. Снова обстреливали штаб армии, и нам нужно бросать осветительные бомбы над городом. Артисты, парни, видать, не робкого десятка, пожелали посмотреть на ночной Кабул сверху. Они отправились с нами на стоянку. Три раза за ночь мы взлетали, и три раза они поднимались с нами на восемь тысяч, жадно смотрели вниз, на нереальную, фантастическую картинку ночного Кабула, раскинувшегося среди черных холмов. У нас под брюхом — четыре бомбы, бросали по одной. Отделившись от самолета, бомба разрывалась и рассыпала парашюты с горящим осветительным составом. Парашюты опускались восемь минут, выхватывая из объятий темноты горы, окружавшие столицу… Как елка в новогоднюю ночь, полыхал Кабул, мы висели на высоте и зажигали отсюда эти яркие «бенгальские» огни, падавшие к земле.

Мы все это видим через день, и можно только позавидовать восторгу наших гостей. Ребята, уже не молодые, вряд ли в своей жизни увидят что-нибудь подобное.

Утро заканчиваем за столом. Завтрак с рюмками и песнями… Экипажи просыпаются, а мы и не ложились.

Вскоре артисты прощаются, оставив нам подписанную на память пластинку, а мы падаем по кроватям. Кто-то крутит ручку настройки приемника, в комнату врываются звуки траурной мелодии… «Постой, постой, — кричу я, — найди эту станцию!» Я не ошибся.

Передают правительственное сообщение. Скорбный голос диктора сообщает о смерти Брежнева.

Я сажусь в постели и нервно перебираю пальцами одеяло… Кто придет, кто станет у руля? Где-то на донышке, в самых дальних тайниках зреет мысль: может быть, это будет человек умный и прекратит эту афганскую бузу? Завтра нужно взять свежих газет и посмотреть, кто первым подпишет некролог. «Вот увидите, это будет Андропов», — авторитетно заявляет Веня со своей койки. С ним никто не пытается спорить.

Наш генсек — покойник… Но разве при жизни он уже не был им? Когда я видел его на экране телевизора выступающим, мне хотелось куда-нибудь спрятаться… Слова, туго спрессованные в знакомые предложения, ворочались, словно громадные глыбы, катились и падали из-за какой-то заоблачной выси в пустоту зала, где шевелились и шелестели ладонями тени…

Сколько усилий требовалось этому человеку, чтобы читать с бумажки о великой созидательной силе народа! Внизу, перед его трибуной, — люди, не устававшие слушать заклинания, ставшие привычными…

После этих длинных выступлений я почти физически начинал ощущать, что находился где-то по другую сторону реки, и если была страна мертвых, то все эти старцы, окружавшие генсека, жили там какой-то своей, кремлевской жизнью. У них была своя религия, свой бог, свои святые и угодники, и все это никакого отношения не имело к той стороне речки, на которой я находился.

Мне представлялась моя необъятная страна с южных гор до северных морей, где на востоке просыпаются, а на западе только ложатся спать, где самая современная авиация крадет время у пространства, где космос стал ближе, чем сама земля, по которой ходили ее люди. И такой страной управляют старые, никчемные маразматики? Откуда-то из потаенных глубин во мне ширилось, росло незнакомое: это было похоже на просветление, когда, наконец, видишь с полной ясностью то, на что натыкаешься каждый день. Мы живем во времена великих теней. Эти «великие» сознательно построили «страну мертвых» при жизни в надежде стать бессмертными… Другого способа у них просто не могло быть. За это надо платить чудовищную цену, и мы не скупились…

Скорее всего — я и все, кто был рядом со мной по другую сторону реки, были ничем не лучше «кремлевцев».

Наверное, я — маленький росток, отпочковавшийся на отмирающей коре. Тихо, втайне, я негодовал по поводу закостенелой среды обитания, но на партийных собраниях говорил «что положено». Значит, практически мы все — по одну сторону речки. Здесь — просто оптический обман: я вижу «их» со стороны, а «они» себя — не видят. Разве всех нас не научили представлять наши дела и мысли бессмертными? Мы хотели забыться в мечте, но в чем-то жестоко просчитались. Мы никогда не заботились о жизни, мы не умели ее строить, не могли целиком отдаваться ей. Зато научились уходить от нее. Нашим родителям и дедам было уготовано умирать на пирамидах бессмертия, а нам — лишь на какой-то миг дано заглянуть под этот покров тайны…