Александр Соколов - Экипаж «черного тюльпана»

Неожиданно я открыл глаза. Рядом — женщина с двумя чемоданами. Она плакала. Я бросил цветы Паше на колени, подошел: «Что случилось? Может, помочь?»

— Случилось то, что случилось, — ответила она, и слезы ее мигом просохли. — Мне, кажется, повезло — я нашла вас.

Только теперь до меня дошло, перед нами — Надежда, жена Санникова.

— Может быть, пусть поспит? Я уже минут пятнадцать тут стою. Вы такие лапочки…

Пашино пробуждение было ужасным. Я скромно отвернулся.

Можно было только удивляться: таксист, которому я заплатил сверх счетчика, еще ждал нас, на его носу красовались подаренные мной очки.

Наше утраченное самолюбие было восстановлено в гостинице: нас ожидал стол выше всяких похвал.

Здесь было все: золотистые персики, ароматные дыни, арбузы, виноград, шампанское…

Нас могут заслать куда угодно, но кто сможет запретить устроить для себя маленький праздник?

«Все прекрасно пам-парам… Все отлично бум-бу-рум… распрекрасно там-тарам…» — пел я песню на тарабарском языке.

Повторив придуманный куплет, я присоединил к нему несколько слов из припева известной песни: «Там, за горизонтом, там, за горизонтом, там-тарам, парурам…» — и подумал, что в жизни всегда есть где-то бесконечно далекое, то, чего мы всегда ждем, — там, за горизонтом… Но неожиданно слетает откуда-то сверху белокрылая птица, и ты, переполненный янтарным солнечным веществом, плещешься, как голубь в песке… Купаешься в этом свете, брызгами бьющем через занавески, слышишь песню птиц за окном и начинаешь понимать: не надо ждать ничего, все прекрасное — в этом чудесном мгновении, в этой тарабарской радости… А завтра? Завтра будет не скоро…

Здесь, рядом со мной, родственная душа — Пал Палыч. Нет, это не просто друг — это еще и отец, и опора; я знал, что мы теперь с ним ближе, чем самые близкие родственники, и что дальше мы пойдем с ним вместе не только по этой войне, но и по всей жизни, той, которую нам отпустит судьба. Мой экипаж убежал в город, а я, слишком перегруженный этим золотом дня, сидел один за столом своей комнаты. Передо мной — начатая бутылка коньяка, желтые лимоны, зелень, белая лепешка…

Я уже чувствую свое собственное дыхание, отдающее запахами виноградной лозы.

Ну же, еще чуть-чуть… еще немножко пьянящей радости, чтобы продлить эти минуты, чтобы хоть сколько-нибудь постоять на краю восторга перед тем, как все это пропадет, сгинет, забудется, растворится, и снова явится действительность в виде серых афганских гор.

Голова у меня еще совсем чистая, ясная, воздух прозрачен, сух; в комнате намного прохладнее, чем там, на улице, над расплавленным асфальтом. Жаль, что я один и мне не с кем разделять то, что накопилось во мне.

Пусть солнце плещется на улице, пусть оно играет теплым золотистым светом здесь, у меня в стакане, пусть оно греет мои внутренности своим огнем, греет, но не сжигает…

Я наливаю в стакан коньяк, выпиваю его залпом, не закусывая. Когда жидкий огонь, прокатываясь по горлу, затухает, на губах остается терпкий привкус винограда, вобравшего в себя столетнюю неторопливость высохшей на солнце коры дуба, и я думаю, что в нас самым странным образом громадное чудовищное светило совершает круговорот, давая нам жизнь, поддерживая ее и отбирая… В его власти поджечь меня, как спичку, затушить ветром и воткнуть обгорелую голову в землю… И для этого не надо ни снарядов, ни пуль. Достаточно этой янтарной жидкости.

Раздался стук, и дверь сразу открылась. На пороге стояла Людмила Григорьевна во всем своем великолепии, как громадный утес, тот, что чем-то оброс… Если бы не этот лакированный шиньон и ведро парфюмерии, то ее можно было бы сравнить с «Русской Венерой» Кустодиева, только на картине художника у Венеры более плавные, округлые линии.

Не секрет, что любой мужчина раздевает женщину глазами, по привычке, вне всяких далеко идущих надежд, и я успел это сделать в одну секунду. До того как она заговорила, представил себе не только внешний рисунок тела, но и его сущность, как бессмертную, несокрушимую реку жизни, протекающую каждый день через ее кишечник…

— Командир, ваши ребята дружно протопали мимо, а заплатить нужно было до двенадцати… — ее рот открывался решительно, с требовательными нотками в голосе, пышный подбородок колыхался в такт словам.

— Людмила Григорьевна, голубушка… О чем речь? Все будет тип-топ! Ребята забыли, они немножко обалдели от свободы и коньяка. Давайте дружить, садитесь со мной рядышком, поднимем тост за Ташкент, звезду Востока.