Энди Макнаб - Браво_Два_Ноль

– Ты лжешь! – выкрикнул он прямо мне в лицо. – Нам все известно! Нам известно, что ты лжешь!

Следователь поднял мне лицо и принялся хлестать по щекам. Солдаты поддерживали меня с двух сторон за плечи.

Наконец затрещины прекратились, и Голос снова закричал, так близко, что я ощутил щекой его дыхание.

– Откуда нам известно, что ты лжешь? Потому что ваш радист у нас в госпитале, вот почему. Мы захватили его в плен, и он нам все рассказал.

Такая возможность существовала. Быть может, Быстроногий остался в живых, и в том состоянии, в котором он находился, он действительно мог рассказать все. Все что угодно. Однако Голос не сообщил мне, что именно сказал Быстроногий. А что, если это блеф?

– Ты лжешь, Энди, ведь так? Признайся!

– Нет, я не лгу. Я больше ничем не могу вам помочь. Я очень хочу помочь, но я просто ничего не знаю.

Я наполнил свой голос мольбой. Совершенно сбитый с толку, я пытался понять, зачем мне рассказали про Быстроногого.

Еще несколько затрещин, и я повалился на пол. Меня подняли на ноги и освободили от наручников. Не успел я начать гадать, зачем, меня начали раздевать. Внезапно я отчетливо представил себе, как мне отрезают член.

С меня сорвали рубашку и спустили до колен брюки. «Ну вот, – подумал я, – сейчас меня будут трахать».

Но меня усадили на стул и заставили опустить голову. Сделав глубокий вдох, я стал ждать.

Наверное, это был брусок четыре на два фута или метровый обрезок рукоятки весла. Бах! Удары оказались совершенно неожиданными – бах! бах! – и я завопил словно безумный. Ребята усердно колотили меня по спине и затылку. Наверное, я потерял сознание еще до того, как свалился на пол.

Я пришел в себя, стеная и бормоча; меня подняли и снова усадили на стул.

– Энди, ты расскажешь нам все. Мы хотим услышать это от тебя. Мы знаем, что произошло. У нас в руках ваш радист. Он рассказал нам, что он ваш радист.

Это мог сказать только Быстроногий. Радистом был он. Он жив и находится в госпитале?

Я продолжал отрицать, отрицать, отрицать.

Мне отвешивали затрещины, меня пинали ногами и исступленно колотили веслом по спине. Затем иракцы прерывались минут на пять, чтобы отдохнуть, набраться сил.

– Энди, ну зачем ты сам себя мучаешь? Просто расскажи нам то, что мы от тебя хотим.

И все начиналось сначала.

Я получил удар чемто похожим на стальной шар, закрепленный на конце палки – вроде средневековой булавы. Она принялась с жуткой точностью колотить меня по затылку и почкам. Я снова рухнул на пол, вопя благим матом. Это уже было выше моих сил. Я решил, что пришел мой последний час.

Как только я оказался на полу, иракцы принялись пинать меня ногами. Я кричал и кричал.

А Голос продолжал неумолимо:

– Ты лжешь! Ты расскажешь нам все!

Так продолжалось очень долго, сколько точно, я сказать не могу. Меня колотили ногами, усаживали на стул, отвешивали затрещины, били металлическим шаром и деревянным веслом. Я слышал, как солдаты тяжело дышат, уставшие и обессиленные.

Голос принимался снова кричать на меня, а я кричал в ответ.

– Твою мать, – вопил я, – я ничего не знаю, я ни хрена не знаю, мать вашу!

Голос говорил чтото поарабски, и «тюрбаны» опять начинали метелить меня ногами.

Я то и дело отключался.

Боль, наложенная на боль.

Невыносимая, адская, зверская.

Меня перестали пинать и подняли на ноги. Затем вытащили из комнаты, с обнаженным торсом и брюками, спущенными до колен. Когда мы оказались во внутреннем дворе, нас там уже ждала торжественная встреча. Всю дорогу меня били ногами и кулаками. После одного удара ногой по заднице мне показалось, что у меня лопнула прямая кишка. Я испугался, что из меня вывалятся внутренности. Я рухнул на землю, визжа, как резаный.

Меня швырнули в камеру, раздетого, скованного наручниками, с завязанными глазами, и оставили одного. Я дышал часто и неглубоко. Немного придя в себя, я уселся и стал проверять, нет ли переломов. Я судорожно цеплялся за воспоминания о той лекции, которую нам читал американский летчик морской пехоты. Ему за шесть лет, проведенных в тюрьме, вьетконговцы переломали все основные кости тела. По сравнению с ним я наслаждался увеселительной прогулкой.

«Мне твердили, что чем ты сильнее и тверже, тем быстрее тебя оставят в покое. Очень скоро я обнаружил, что все это неправда. С пленником можно сделать все что угодно. Нельзя только сломать моральный дух. Если это происходит, виноват ты сам. Мой рассудок оставался ясным, и каждый день он мне повторял: „Пусть вьетконговцы убираются к такойто матери“. Только это и помогло мне выжить».