Григорий Карев: Твой сын, Одесса

Начальник что-то закричал конвойным, те вытянулись, забегали глазами, потом вдруг кинулись к арестованным, жестами показывая, чтобы они бросили пилу и собирались:

— Ласе! Дуте ынкы соры! Довольно, идите в тюрьму!

Четверо подошли к Яше. Один из них, здоровила с обрюзгшим лицом, бросился на Яшу. Гордиенко инстинктивно отпрянул в сторону, но сзади несколько человек схватили его за руки. Чем-то тяжелым ударили по голове.

В последнюю минуту Яша увидел, как Алеша, схватив двумя руками колун, отбивался от наседавших на него охранников, как трое румын повалили на землю Чикова и размашисто, с хриплым придыханием били Сашу ногами.

Очнулся Яша в камере, среди огромной лужи. Его поливали водой из шланга.

— Ласе! Хватит! — сказал кто-то. — Он уже пришел в себя.

Яша открыл глаз и увидел перед собой скалящего зубы Чорбу. Чуть в сторонке стояли Курерару, начальники охраны и тот оловянноглазый капитан, что арестовывал Яшу на Нежинской.

— Приступайте, капитан Аргир, — кинул оловянноглазому Курерару.

Тот подал какой-то знак, и четыре сильные руки встряхнули Яшу, поставили его на ноги.

— Федорович! — громко позвал Аргир, — скажите ему, пусть ведет себя благоразумно.

Только теперь Яша заметил Бойко-Федоровича. Он стоял сзади офицеров в длинном коричневом пальто, без шапки. Федорович подошел к Гордиенко:

— Брось, Яков, запираться, это ни к чему хорошему не приведет.

Он что-то говорил еще, но Яша почувствовал, как его подхватила какая-то сила, качнула из стороны в сторону, закружила, завертела так, что в глазах пошли красные круги и зазвенело в ушах. Сперва тот звон нарастал, бил по вискам, превращаясь в колокольный гул, потом стал все тише и глуше, и откуда-то издали, как через стену, доносился голос предателя Федоровича:

— Очевидна бессмысленность игры в тайну там, где никакой тайны уже нет. Наше дело проиграно, Яков. Надо думать о спасении самих себя, пока еще не поздно.

Яша снова открыл глаза. Камера все еще покачивалась из стороны в сторону. И вместе с камерой качался стоявший перед ним Федорович.

— Нам дают последнюю возможность, Яков. Последнюю, ты понимаешь? Потеряем ее, тогда — все. Жизнь дважды не дается, Яков. Она — не окурок: потухнет, второй раз не прикуришь.

Яше казалось, что Федорович только шевелит губами, а голос исходит откуда-то сверху, скрипучий, как виселичная перекладина.

— Все потерять можно, — ответил Яша, с трудом разжимая онемевшие челюсти. Голос его тоже казался ему чужим, исходящим не от него, а откуда-то со стороны. — Все потерять можно… и снова найти… Все, кроме чести. Ее не вернешь.

— Брось, Яков! — презрительно скривил губы Федорович. — Игра сыграна. Большевиков добивают на Кубани. Им не вернуться. А у тебя — мать, больной отец, сестренка… Кроме тебя, о них позаботиться некому. Подумай, Яшко…

— Я думал… Я думал, что ты только трус, Федорович. А ты… А ты… — Яша не сумел подобрать подходящего слова. — Уйди, гад! Уйди!

Яша рванулся к Федоровичу, но четыре сильные руки удержали его. Тогда Яша повис на этих руках и, подняв ноги, выкинул их вперед, пытаясь достать ботинками до лица Федоровича. Но тот отшатнулся, попятился, прячась за спины Аргира и Курерару. Яша собрал все силы и всю липкую слюну, которая в нем была, и плюнул в Федоровича:

— Я себе до смерти не прощу, что не пристрелил тогда тебя, как собаку.

Его избили в тот день так, что куски одежды вросли в тело. Но он не сказал больше ни слова.

На другой день Нина вынула из тайника в сумке записку:

«Мне дали очную ставку со Стариком. Он меня продал с ног до головы. Я отнекивался. Меня начали бить. Три раза принимались бить в течение четырех или пяти часов. За это время я три раза терял память и один раз притворился, что потерял сознание. Били резиной, опутанной тонкой проволокой, грабовой палкой метра с полтора. По жилам на руках били железным прутом. После побоев у меня остались раны на руках, ногах и повыше…

Я сознался лишь в том, что знал Старик, а именно в том, что был связным в отряде, пристрелил провокатора А. Садового. Конечно, в сигуранце знают, что я был командиром молодежной группы. Тех, кого знал Старик, Алешу и Шурика, арестовали, а другие из моей группы гуляют на воле. Никакие пытки не вырвали у меня их фамилий…»

А через два дня Яше сообщили, что Алеша и Саша Чиков расстреляны по приговору военно-полевого суда за попытку к бегству.

То ли весна была тому причиной, то ли события и переживания, хлынувшие потоком, только начал Яков Кондратьевич поправляться.