Вали Гафуров - Роман, написанный иглой

Старик покосился на Сергея, грустно улыбнулся.

— Несмышлёныш ты, Серёга. После войны золоту другое применение найдётся. Памятники — это суета сует. Нужно, чтобы в сердце память о погибших героях оставалась. Вот как… Одначе заговорились мы. Пожевать бы чего не худо.

Ну, мы тут с Сергеем засуетились. Я чай стал кипятить, Сергей банку консервов открыл. Поели. Молчком. И вновь за работу взялись. К вечеру кухня была как новенькая. Сергей восхищался.

— Золотые руки у тебя, дедушка Степан.

А дедушка Степан в ответ:

— И ты, сынок, видать, не косорукий. Кончишь войну — милости прошу к нашему шалашу. Кое-какие кузнечные секреты я ещё не забыл. Приезжай, за сына родного будешь у меня.

— Спасибо, дедушка, — растрогался Сергей. — Жив останусь, обязательно в гости приеду. А насовсем приехать, к сожалению, не могу. Жена ждёт.

— Понятно. Ну хоть погостить приезжай.

Вот какой замечательный человек — этот дедушка Степан. Сколько горя повидал, а не сломился. Надо нам, Мухаббат, учиться у таких людей умению в руках себя держать.

Так, значит, на чём я остановился? Да! Кончили мы работу, перекусили. Вышли на улицу. Смеркалось, ветер свищет. Грустно на душе. И вдруг слышим — девичьи голоса песню выводят. Дедушка Степан поплотнее запахнул овчинный полушубок, говорит:

— Оживает наше село. Хорошо это. Спасибо вам, служивые, за то, что освободили из фашистской каторги, Слышите — девки поют? Жизнь поёт. Хорошо.

Мы вышли на небольшую площадь, Возле кирпичных руин — всё, что осталось от колхозного клуба, — толпились девушки. Дедушка Степан, завидев их, просиял.

— Глядите, сыпки, радуются молодки.

— Да, — кивнул головой Сергей и вдруг остановился. — Мать честная! Рустам, взгляни-ка вон на ту, пухленькую. Вылитая жена моя. Честное слово.

— Это потому тебе так кажется, — пояснил дедушка Степан, — что соскучился по жене родной. Славный ты хлопец, Серёга. Не вертихвост. О жене помнишь.

Девушки, увидев нас, захихикали, задевать стали.

— К нам идите, солдатики.

— Дедушка, и ты подходи, не робей.

Старик заторопился.

— А ну, шире шаг, служивые. Не заглядываться. Девки в нашем селе боевые. Вмиг охмурят.

Мы прибавили шагу. Чуть погодя дедушка Степан произнёс:

— Плохого о наших девках не думай. Шутют они и всего делов. Намаялись на гитлеровской каторге, а теперь радуются. Шутют.

Возле домика кузнеца остановились, стали было прощаться, да дедушка Степан заупрямился.

— Куда спешите? Заходите в избу, чайку согреем, покурим. Заварки, правда, нету. Сушёная морковка заместо заварки. Заходите.

Зашли мы с Сергеем. Уселись за большим дубовым столом. Старик со старухой занялись самоваром, а мы с Сергеем сидим, и душа у нас кровью обливается. Висит на бревенчатой стене портрет — той самой Клавы, племянницы старика! Статная, чернобровая, глаза светлые, живые!

Накрыла старуха на стол. Картошка, соль, паря кукурузных лепёшек. Сергей вытащил из своего «сидора» банку тушёнки. Дедушка Степан вышел и через несколько минут вернулся с бутылкой самогону, заткнутой сердцевиной кукурузного початка… Улыбнулся.

— Вот ведь какое дело, — говорит. — Начисто ограбил нас фриц, а самогоночка имеется. А отчего так — и сам не пойму.

Выпили мы по маленькой, чайком погрелись. Сергей говорит на прощанье:

— Спасибо за угощение, отец, благодарим за хлопоты, мамаша. Всего вам доброго. И главное, старайтесь в руках себя держать.

— Ты за нас не сумлевайся, сынок, — отвечает дедушка Степан. — Хоть и горе горькое в наш дом пришло, но мы люди русские, крепкие. Клавушка наша за Родину смерть приняла. Это понимать надо. Мы по Клавушке, одначе, только промеж собой слёзы льём, а на людях мы гордо смотрим.

Мухаббат, Соловейчик милый! Представляешь — какие замечательные люди кузнец со своей старухой! Я рассказал тебе о них для того, чтобы ты полюбила дедушку Степана и жену его, полюбила Клаву, которую ты никогда не видела и теперь уж не увидишь.

Глупец Гитлер! Разве наш народ можно поставить на колени?!

Никогда!

Отольются фашистам вдовьи и детские слёзы. Это уж точно.

Родная! С нетерпением жду от тебя весточки. Нелепая размолвка, виновники которой негодяй Мирабид и твой уважаемый (хотелось бы другим словом его охарактеризовать, однако, — что поделаешь! — будущих родственников почитать надо!) дядя Максум, я глубоко уверен, убеждён, размолвка в конечном счёте пойдёт на пользу: мы научимся ещё больше верить друг другу, дорожить нашей любовью.