Вали Гафуров - Роман, написанный иглой

Старик потупился. В коровник вошла старушка, жена кузнеца. Она сразу всё поняла, запричитала:

— Ой, горюшко-то како-ое! Кормилица наша…

Мельников всё же сообразил, как помочь старикам.

Предложил забрать Милку, а вместо неё дать другую корову, из тех, что присылают в полк на мясо. Кузнец со старухой обиделись даже. Это ж, выходит, их Милку надо будет на мясо пустить. В своём ли ты уме, старшина? Наша Милка — член семейства. Не надо никакого обмена. Если доктор не может, сами выходим животину. Ну, а коли не сможем вылечить… Старик провёл по глазам заскорузлой ладонью.

— Ладно, — сказал он решительно. — Пошли к усадьбе МТС. Там кузница.

Тут мы со стариком окончательно познакомились. Степаном его зовут. Угрюмый, неказистый внешне, а душа золотая. Особенно он с Сергеем Тумановым сошёлся. Сергей-то, оказывается, до войны кузнецом работал. Оттого и рукастый, здоровый, как буйвол. Взялись они за дело, а меня поставили у горна, за огнём следить. Сергей с дедом Степаном тяжеленными молотами орудуют, я огонь раздуваю. Работаем. Сперва молчком, а потом разговорились. Сергей возьми и ляпни старику:

— Что, дед, и при немцах кувалдой махал?

Старик хмыкнул, покосился на Туманова. Хотел было промолчать, да не выдержал.

— Ветрогон ты, — отвечает. — Даром что вымахал с коломенскую версту, а ума не нажил. Оно и понятно, голова-то у тебя, ровно как от босоногого пацана, махонькая. Ты за кого меня принимаешь? Немчура поганая очень даже хотела иметь для себя кузнеца. А где его взять? Вывесили фрицы бумажку, так, мол, и так, срочно требуется кузнец. За неявку — расстрел. У них, между прочим, за всё — расстрел.

Дедушка Степан приумолк, вытащил из горна раскалённый докрасна железный брус, положил на наковальню. Сергей и он принялись в два молота ковать, только искры снопами во все стороны летят.

Здорово ковали, легко, с душой. Сделали из бруса плоский лист, закурили. Сергей просит:

— Дальше, дальше что было, дедушка Степан.

— Известное дело — что. Жил у нас в селе мужик один. Одногодок мой. Николаем Захарычем его звали. Сторожем на МТС работал. Вызвали его немцы и говорят: «Ты здесь всех знаешь. Подавай нам кузнеца. Не найдёшь, кокнем и в землю закопаем. Понятно?» Думали запугать человека. Только не на того напали. Захарыч им в ответ: «Охотно, грит, помог бы вам, господа фашисты, только никаких кузнецов у меня на примете нема. Могу, грит, взамен только исполнить песню «Мы кузнецы, и дух наш молод, куём мы счастия ключи». Одначе она вам не очень интересна, потому как это чисто революционная песня».

Озверели фашисты, схватили Захарыча, а заодно ещё двадцать три человека из нашего села.

Тут уж я, Мухаббат, не удержался, спросил:

— За что их, дедушка?

— А ни за что, — отвечает. — Боятся фашисты нашего брата, вот со страха и зверствуют… Так, значит, взяли людей, и среди них была моя племянница. Клавой её звали. Пригожая такая была, певунья. Брат мой Фёдор, Клавин батька, умер, когда Клаве всего три годочка миновало. Невестка овдовевшая — молодая, вышла второй раз замуж. Дети пошли. Вот я и взял Клаву на воспитание. Сам-то я со старухой своей — бездетные. Растили Клавушку заместо дочки. Школу превзошли, затем в город её отправили на учительницу обучаться. И в городе все науки превзошла. Вернулась домой, стала учительствовать. Вот какие дела…

Голос у старика дрогнул. Кузнец скрутил огромную «козью ножку», насыпал в неё махорки, закурил. Он молчал, и мы с Сергеем молчали, чувствовали, что не время сейчас вопросы задавать.

Дедушка Степан помолчал-помолчал и вдруг произнёс каким-то чужим голосом.

— Расстреляли, ироды. И Клавушку, и Захарыча, и всех остальных заложников. Нашли за околицей дохлого немецкого лейтенанта, ну и, значит, в отместку заложников порешили. Собрали возле оврага народ, привели заложников. Клавушка вся избитая, живого места на ней нету. А стоит гордо, как лебедь, даром что на ней все платьишко изорванное — красавица!

Старый кузнец вроде бы закашлялся. Громко, с надрывом. Но это был не кашель. Старик плакал. Страшно, жутко. И мы с Сергеем ничем не могли его утешить. Что сказать? «Не горюй, дед, мы отомстим извергам за Клавушку!» Да разве можно? Не словами надо утешать, а делами. Мстить надо, истреблять фашистскую погань.

Всё же Сергей не мог молчать.

— Дедушка, — говорит. — Таким людям, как Клавушка и Николай Захарович, после войны памятник поставят. Из чистого золота.