Вали Гафуров - Роман, написанный иглой

Рассказ этот о жестокой беззастенчивости Максума-бобо привёл Мухаббат в ярость. Разве он забыл, как Рустам, в бытность свою учителем, читал антирелигиозные лекции, проводил разъяснительные беседы о происхождении ислама, о вреде уразы для здоровья людей и другие? И он надеялся, что теперь Рустам, вопреки своим убеждениям, согласится коротать дни в позорной роли слуги божьего?!.

— Он на нас злобу затаил, — сказала Мухаббат. — А вы не очень расстраивайтесь. Я ему сама преподам правила приличия, если он забыл их.

Максум-бобо прибежал с нолевого стана домой ещё мрачнее обычного. Его душила злоба, лихорадило: в жар бросало, то бил озноб.

— Ну, погоди, учителишка безглазый, — в ярости шипел он. — Я тебе покажу, как палкой замахиваться!..

— Что с вами? — встревоженно спросила жена.

— Да пошла ты!.. — грязно выругался Максум-бобо, но тут же прикусил язык.

Не пристало ему перед молитвой осквернять рот бранным словом. Вон и коран лежит, святая книга… А он… Тьфу!..

— Прости, аллах! — прошептал Максум-бобо и стал думать, как бы побольнее отомстить Рустаму.

И вдруг радостно подскочил. Ведь Мирабид с Хайдарали, сами того не подозревая, дали ему в руки кончик нити, которая приведёт его к вожделенной цели.

Максум-бобо еле дождался рассвета. Свершив первое, утреннее моление не в мечети, как всегда, а дома, он заторопился на улицу и чуть ли не побежал от ворот.

Мухаббат в этот день проснулась даже раньше обычного. Она успела сама вскипятить воду для чая, заварила два чайника, и вот они вместе с Рустамом и матерью сели завтракать. Потом она подхватила ещё сонного Адхамджона на руки и заторопилась с ним в ясли. На углу улицы она встретила Максума-бобо. Вежливо поздоровалась с ним, хотя гнев и обида душили её. Но всё же не выдержала.

— Дорогой дядюшка, — заговорила Мухаббат дрожащим голосом, — духом умершего отца моего заклинаю вас, не вмешивайтесь в нашу жизнь! Я искренне считаю себя счастливой и никогда не пожалею, что вышла за Рустама замуж. Я знаю: вам этот брак никогда не был по душе. Не любите вы и Рустама. Но поймите — он мой муж, мы навеки связали свои судьбы. Легко ли нам, трудно ли, это наше дело. Не обращаемся же мы к вам за помощью! Оставьте же, наконец, нас в покое…

— В чём же это я провинился? В том, что подсказал твоему ненаглядному, как надо жить по-человечески? — зло закричал Максум-бобо. — До каких пор ты будешь ишачить на своего мужа? Если он мужчина, так пусть и берёт на себя мужские заботы о семье, о её благополучии!

— И для этого он имамом должен стать? Суфием? Или кем ещё там, не знаю… Нет, ваш зять не из тех людей, за кого вы принимаете его! Он лучше с голоду околеет, чем согласится спекулировать на боге, лицемерно прикрываться именем пророка, в которых не верил и не верит! Вы бьёте в самое незащищённое и больное место. Но учтите, поношения и оскорбления моего мужа — это поношения и оскорбления меня! Если вы, прикидываясь другом, собираетесь вершить свои чёрные вражьи дела, я не посмотрю на то, что вы мой дядя. В последний раз говорю по-хорошему: в жизнь пашу носа не суйте, — твёрдо произнесла Мухаббат и хотела было повернуться и уйти, но Максум-бобо остановил её:

— Не торопись, разговор ость!

Мухаббат обернулась.

— Что ещё за разговор?

— Да разговоров-то вообще много… Послушай меня, бесстыжая! Этот толстошеий, до каких пор он будет пропадать у вас?

Мухаббат невольно вздрогнула от этого вопроса, почуяв в словах дяди недобрый смысл.

— О каком это толстошеем вы говорите, дядя?

— Ты дурочкой не прикидывайся. Я о трактористе говорю. Что он потерял у вас?

— Он — друг Рустама.

— Друг!.. Знаем мы этих друзей!

— Нельзя ли попонятнее говорить?

— А понятнее вот что: пусть в вашем доме и ноги его больше не будет! Если не хочешь оказаться запятнанной, обесчещенной, никогда больше не пускай его к себе в дом.

— Это почему же? Вы что-нибудь дурное слышали?

— Да, слышал! Удивляюсь, что ты не слышала. Весь колхоз только о вас и говорит!..

— О ком о нас? И что говорит? — изумлённо спросила Мухаббат.

— Что ещё могут говорить… Слышал я, что вы у трактора свидания устраиваете. Ну, коли о тебе вести речь, то пёс с тобой. Но какое ты имеешь право, бесстыжая, порочить моё доброе имя?!

— Вы что это, дядя, серьёзно?.. — Мухаббат вздрогнула, словно от удара, всё тело её начало биться мелкой дрожью, краска жгучего стыда залила лицо, огнём заполыхали уши. Чтобы не выронить сынишку, она посильнее прижала его к груди и безвольно опустилась на землю, прислонилась к забору.