Иван Курчавов - Цветы и железо

— Чем могу быть полезным?

— Едой, — учтиво, но твердо произнес Поленов.

— Еды нет, — последовал ответ.

— Я не прошу милостыню. Я покупаю, — еще строже сказал Никита Иванович.

— Не возражаю. Покупайте сколько вам будет угодно.

— На немецкие деньги никто не продает. Вот вам двести марок и извольте сами продать! — безапелляционно заявил Поленов. — Если и вы не продадите, я буду знать, кто воспитал так мужиков!

Староста пытался что-то сказать, но, промямлив какое-то слово, которое Поленов так и не разобрал, ушел в другую комнату.

— Вот здесь ты можешь дуть губы, важничать, — шепнул Тане Никита Иванович.

— Как начну дуть, так сразу смех разбирает, — проговорила Таня.

Староста вернулся с фонарем «летучая мышь» и, сердито буркнув «жди», вышел из дому. Минут через пятнадцать он принес небольшой мешочек. Поленов придирчиво проверил: два круглых хлеба, кусок свинины, соленое коровье масло, завернутое в холщовую тряпицу…

— Маловато, — недовольно проворчал Поленов, а сам подумал: «Если экономить, нам с Танькой дней на пять хватит».

— Нет больше, — сердито буркнул староста, открывая дверь и желая пропустить впереди себя незваных гостей.

— И за это благодарствуем, мил человек!

И снова Соколик тащил телегу по полевым дорогам, пока Никита Иванович не принял решения:

— А собственно, кого мы с тобой, Танька, боимся? Документы у нас по всей форме. Вон как полицаи испугались. И староста тоже. Поедем по шоссе? Через сутки, смотришь, и на станции будем!..

Таня согласно кивнула головой. На широком шоссе камни да камни, стучат о них металлические ободья колес. Недавно Поленов подобрал и положил на телегу несколько железных прутьев, они звонко дребезжат и громыхают.

Тучи плывут над головой, серые, низкие, набухшие: того и гляди, не сдержат они тяжеловесной влаги и обрушат ее ливнем на желтые похолодевшие поля.

Никита Иванович завернул Соколика на тропинку и заехал в низкий кустарник. Он рассупонил коня и положил ему охапку потертого, слежавшегося клевера, а Таню попросил хозяйничать. Мелкие капли дождя уже сеялись по земле, и хлеб от них становился влажным, невкусным.

Отужинав, они разложили под телегой сено и овчины. На сухом сене под овчинами спать было тепло.

Проснулись они рано утром от сильного грохота. Таня выглянула из-под телеги и тотчас спрятала голову: по дороге шли немецкие танки. Когда за поворотом исчезла последняя машина, Никита Иванович стал запрягать отдохнувшего Соколика.

На шоссе еще пахло бензином; Соколик шел с настороженно поднятыми ушами, бока у него вздрагивали.

«Первое задание выполнено. Хорошо или плохо, но выполнено. Дополнительных вопросов не последовало, — значит, полковник удовлетворен», — думал Никита Иванович, опустив вожжи и вглядываясь в тусклую холодную даль. По небу навстречу им ползли низкие серые тучи. «Не иначе, будет снег: и тучи такие, и зябко. Замерзнет у меня Танька». Никита Иванович тихо окликнул девушку, она глухо отозвалась. Поленов посоветовал ей прикрыть себя овчинами, а ноги упрятать в сухое сено.

— Ладно, дочка у тебя почти послушная, — сказала она и стала натягивать на себя овчины.

«Согревайся в телеге, не к матери родной едем, — думал Никита Иванович, — никто и нигде не ждет нас!»

Хорошо бы заехать сейчас к Коху, посмотреть на живого помещика. Наняться к нему на работу? Кузнец — специальность дефицитная, может, возьмет? Сколько плохого говорит о нем народ! Когда же на него обрушится тяжелая рука мести?..

А Петр Петрович Калачников? Кто бы мог подумать, что этот человек пойдет на службу к врагам, станет другом Хельмана и Коха. С ним готовил Алексей Шубин статьи для районной газеты о преобразовании природы, о садах и новых видах плодовых деревьев, о цветах, которые должны украсить пришелонские места. Алексей восторгался Калачниковым и в душе лелеял мечту, что в Шелонске будет свой Мичурин… «Мичурин»! Эх, знать бы, что думал этот человек тогда, когда печатались статьи с его портретами! Он всегда улыбался… А сам был себе на уме, лицемер! И в партию не вступал, скромницу из себя корчил! В питомнике его, правда, был порядок, все же он много делал для народа!.. Не для народа, — упрямо возразил себе Поленов, — питомник он берег для себя, чтобы при подходящем случае стать помещиком в своем имении. И всех обвел. И Огнева, доверчивого интеллигента, и Шубина, восторженного репортера… Побываю, обязательно побываю в Шелонске. И посмотрю. Так посмотрю, чтобы он навсегда запомнил! — твердо решил Поленов. — Не признает он в грязном, заросшем рыжими волосами кулаке-увальне Никите Ивановиче Поленове расторопного, щеголеватого шелонского репортера Алексея Шубина!..»