Валентин Строкань - Чёрный иней

Под одеялом лежал весь перебинтованный, потный, хоть выжимай, Щербань. Его зрачки расширились от боли, из горла вырывались лишь бессвязные хрипы.

— Гриша, мы пришли, Гриша! — говорил Крапович.

— Не трогай его, Василий, — деревянным голосом произнёс Смага. — Эта сволота неплохо его упаковала. Даже ремнями привязали, чтобы не сбежал. Мы его так на баркас и понесём. Надо только ещё чем-то накрыть. Быстро!

— Подожди, профессор, — остановил его Чёрный. — На вот, примерь, — он протянул ремень с тяжёлой кобурой, снятый с лейтенанта. — И куртку не забудь.

Сам Чёрный переобулся в сапоги лейтенанта. Крапович натянул фельдшеров бушлат, который нашли под кроватью. Там же они обнаружили шоколад, две пачки галет, фонарь и флягу-искусительницу. Всё порассовали по карманам. Нашли ещё один автомат.

— Готовы?

— Будем прорываться!

Неожиданно с носилок раздался слабый голос Щербаня:

— Со мной не прорвётесь, ребята... Послушайте, что скажу, — едва проталкивая слова пересохшим языком, задыхался горячим шёпотом Гриша Щербань. — Их здесь десятка два...

— Уже меньше, — прервал его Смага, но сразу умолк под взглядом Чёрного.

— ... Пост в тамбуре и снаружи, а на чердаке, кажись, станковой... я заметил, когда они меня на мороз... До баркаса дойти не дадут. Оставьте меня... сами уходите в обход... через чердак. Там и лыжи... а я вас здесь дождусь, а может, и помогу чем смогу... изнутри. Они меня больше не тронут, сам начальник запретил... не волнуйтесь. Здесь тепло... а вам куда со мной... Я дело говорю... — он задохнулся и замер.

Все молчали. Наконец Смага придушенным голосом, будто стесняясь самого себя, выдавил:

— Всё это фигня, конечно. Но в одном, братцы, он прав... Мы, лопухи, не учитываем очевидного. Раненый на морозе не выживет.

— Да, в тепле мы окажемся нескоро... Разве что на том свете, так и там, говорят, дубак...

— В этом ты, Пётр, прав, — подхватил Смага, — там ни махоркой разжиться, ни о девушках погутарить... Стало быть тепла мы ему обеспечить не сможем. Выходит?..

Вопрос повис в тревожной тишине. И каждому показалось, что они слышат громкое тиканье секундной стрелки на вялой руке немецкого фельдшера. Крапович наклонился над часами, снял их и положил в карман.

— Скоро очухается, — кивнул он в сторону немца.

— А может, врежем им, чтобы глаза рогом вылезли? — словно раздумывая, сказал Смага. — Они же сейчас все у нас в руках, тёпленькие, а, Пётр? Полтора десятка сонных фраеров — это ж раз плюнуть!

— Ага. Только головы сложить можно. А мы Бате живые нужны. Это во-первых. А во-вторых, того, что мы ищем, здесь нет, оно на леднике. Значит, разумнее не кончать их, а отвлекать. Гонять, как зайцев. И ты это понимаешь не хуже меня.

— Всё так, Петя. Это у меня эмоции... Прости.

Чёрный наклонился к измученному Григорию и осторожно сжал Щербаню ладонь.

— Мы вернёмся, Гриша, это я тебе обещаю, — и, порывисто поднявшись, пошёл к двери. Губы Щербаня вздрогнули и сложились в подобие улыбки. Говорить у него не было сил.

Смага сгрёб все инструменты в одном из шкафов, положил в сумку с большим красным крестом и протянул Краповичу.

— Это столовое серебро, Василий, береги до моего личного распоряжения.

Чёрный осторожно открыл дверь. В коридоре было тихо.

— Дождись нас, слышь, Григорий... — Смага в последний раз взглянул на Щербаня.

Долина выглядела мрачно и вызывала у Гвоздя противоречивые чувства.

«И не обойти никак, будь она неладна... А камни! Лыжи снять, лыжи надеть... Все тридцать три несчастья на мою голову!..»

Куда он идёт? Поближе к ребятам. К зоне «повышенной ответственности», как говорил командир. С тем, что он их так и не догнал, пока они добирались до немецкой базы, он уже примирился — так сложились обстоятельства. Теперь он должен действовать сам-один, как вспомогательная сила. Но для этого нужно одолеть перевал, спуститься на ледник... А там — сплошной лёд...

Когда на Большой земле он узнал о поставленной задаче, то начал ломать голову, как её выполнить, допуская самые невероятные варианты. Теперь всё оказалось намного проще. И гораздо страшнее.

Он вспомнил, как тянуло холодом в спину оттуда, из пропасти, где могла оборваться нить его жизни, как, сползая по смертельно скользкому склону вниз, он вместе с тем сползал в безумие. Стоп! Солдатский враг номер два — чрезмерное воображение. На войне, да ещё и в горах, да ещё и в полярных условиях нельзя домысливать, что было бы, если бы... Тогда захочется по-быстрому слинять отсюда домой, «к мамочке». Лучше уж вообще из погреба не вылазить. Вперёд, сачок!