Анатолий Полянский - Война - судья жестокий

— Там у меня четверо раненых, — сказал Боярышников. — Они могут еще стрелять. Из своих тоже возьми нескольких человек, хорошо владеющих оружием. Прикроете нас огнем. Остальные, за мной!

Дальнейшее осталось в памяти стремительно сменявшимися рваными картинками. Ротный первым выскочил из траншеи и с криком «Ура! Мать твою!..» рванул вперед. Такой скорости передвижения не припомню. Мы мчались следом за капитаном. Мы не бежали. Мы летели, точно выпущенные из подствольника гранаты. Мы были готовы на все! Боевики это поняли сразу, дрогнули и попятились. Полная ярости волна десантников накрыла их. В ход пошли ножи, приклады, каски и просто кулаки, которыми, зная приемы, можно запросто отправить человека на тот свет.

Совсем близко я увидел ротного. Схватив автомат за ствол, он прикладом размозжил голову какого-то типа в грязном камуфляже. Замахнулся на другого, но тот успел выхватить из-за пазухи пистолет и выстрелить. Боярышников вздрогнул, сделал несколько судорожных шагов и упал. Я бросился к нему. Камуфляж на груди капитана был опален и разорван. Из раны сочилась кровь.

— Санитар, сюда! — крикнул я. — Командир ранен!

Подбежавший молоденький солдатик с медицинской сумкой начал лихорадочно бинтовать офицера. Руки его тряслись. Поддерживая Боярышникова за плечи, я помогал санитару как мог. Сердце готово было выскочить из груди, а в голове билась мысль: лучше бы меня!..

— Потерпите! Потерпите, товарищ капитан! — однообразно приговаривал санитар, продолжая бинтовать.

Ротный захрипел. На губах выступила розовая пена. Глаза закатились — наступил шок.

— Промедол! — крикнул я санитару. — Скорей коли, черт бы тебя побрал!

Вырвав шприц из дрожащей руки растерявшегося вконец медика, я сам сделал укол капитану. Он дернулся и затих… А стремительная контратака продолжала развиваться с нарастающей силой. Братва безостановочно гнала «духов».

Приложив ухо к груди Боярышникова, я уловил неровные удары сердца.

— Подхватывай капитана за ноги! — крикнул я санитару, взваливая тяжеленного ротного на спину.

Пот заливал глаза, сознание туманилось. Идти не было сил, но я двигался, шаг за шагом одолевая огромное, казалось, расстояние. Санитар, постанывая, плелся позади, положив ноги ротного на хилые плечи. Сколько это продолжалось, не помню. Очнулся, когда кругом были свои. Кто-то крикнул:

— Носилки сюда! Вызывай вертолет!

Вскоре капитана уже погрузили в винтокрылую машину. Он был бледен, кровь отхлынула от лица. Глаза глубоко провалились. Медик с погонами лейтенанта из подошедшего наконец-то второго батальона полка тихо сказал:

— Не жилец капитан…

Я обернулся и гневно крикнул:

— Нет! Командир должен жить! И будет!..

Два дня ваш покорный слуга, стараясь скрыть торжество от окружающих, ходил гоголем. Ну, еще бы! Вел себя на передовой геройски. Рискуя жизнью, пришел на помощь попавшим в беду ребятам, хотя вполне мог сачкануть. Да еще раненого командира роты вынес под огнем с поля боя. Когда тобой восхищаются салаги, нос задерешь непроизвольно, а тут комбат дровишек в костер подбросил: прилюдно объявил, что представляет некоторых отважных бойцов, в том числе меня, к правительственным наградам. Однако появившийся в полку на третий день после памятного боя Шелест сразу охладил мой восторг:

— Слыхал о твоих подвигах, Константин Иванцов. Вел, говорят, ты себя действительно храбро. — В его словах прозвучало скорее осуждение, чем похвала.

— Чем же, Николай Николаевич, я вам теперь не нравлюсь? — спросил я с подначкой.

— Почему же, — возразил Шелест. — Твои мужественные действия в глазах сослуживцев наверняка заслужили высокую оценку.

— А у вас — нет?

Ей-богу, я не видел ничего предосудительного в том, что сделал, и нисколько об этом не жалел. Но капитан смотрел с укором и даже с осуждением.

— Да объясните, в конце концов, в чем дело? — не выдержав, воскликнул я.

— Эх, Костя, — вздохнул Шелест, — по мнению товарищей, ты, конечно, герой, а что в сухом остатке?.. Солдат должен быть там, где ему приказано, а не где он пожелает. Ты откомандирован в мое распоряжение и не имел права никуда отлучаться.

— Вот и вы, товарищ капитан, определили меня в разгильдяи! Я же не баклуши бил…

— Для ведения боевых действий в тот момент были предназначены другие солдаты. Они выполняли приказ. Тебя же никто туда не посылал, следовательно, ты проявил элементарную, недопустимую в армии недисциплинированность.