Анатолий Полянский - Война - судья жестокий

— Вот он! — крикнул Зарубин, падая и срывая с плеча автомат. — Догнали сволочугу!

— Ложись! — скомандовал ротный. — Огня не открывать! Надо взять его живым!

Мы залегли, готовые в любую секунду прошить огнем всю опушку леса. Так и хотелось нажать на спусковой крючок и стрелять, стрелять, пока эта мразь не будет изрешечена пулями. Пожалуй, у меня впервые появилось такое жгучее чувство ненависти. Встреться мы сейчас с Валетом один на один, я бы, не задумываясь, всадил в него автоматную очередь. Это ж надо — открыть огонь по своим товарищам!

Солдаты лежали, готовые ко всему: и к броску вперед, и к немедленному обстрелу леса, где засел Валет, но новых очередей оттуда не последовало.

— Экономит патроны, гад, — смачно сплюнув, сказал лежащий рядом со мной Зарубин. — Их у него не так уж густо. Ждет, наверное, когда поднимемся.

— По-пластунски вперед! — приказал Боярышников и первым двинулся к лесу, не поднимая ни головы, ни зада. Действовал он очень ловко, извивался ужом. Лишь по шевелению травы можно было издали догадаться, что кто-то ползет.

Мы последовали его примеру. Не с такой сноровкой, конечно, но ползли довольно быстро, хотя давалось это, прямо надо сказать, с большим трудом. Однако выстрелов со стороны опушки леса больше не раздавалось.

— Товарищ капитан, — окликнул ротного старшина, — сволота наверняка лишь перелякать нас хотела, а сам вже смылся. — Сом приподнялся, намереваясь вскочить, но Боярышников остановил его повелительным окриком:

— Лежать! Хочешь, прапорщик, пулю словить? Не хватает нам еще потерь, с меня ведь голову снимут. Двигаться только по-пластунски!..

Так мы на брюхе и пропахали эту поляну. Лишь когда очутились среди деревьев, ротный разрешил встать. В лесу не раздавалось ни единого постороннего звука, только мирно чирикали птицы да слабо гудели трогаемые ветром вершины разлапистых сосен.

— Ось я и говорил, пугал он нас, чтоб время выиграть, — с досадой сказал старшина. — Теперь его и след простыл.

— Ладно тебе каркать, Иван Прокофьевич, — прикрикнул на него ротный. — Короткий перекур — и вперед, да поживее!

Дальше лес пошел гуще, и был он каким-то диким. Кроны деревьев тесно переплелись, образовав сплошную зеленую крышу. Сквозь колючий кустарник продираться было трудно, темп движения, естественно, замедлился. Ладони были исколоты ветвями жимолости и боярышника. Заросли приходилось раздвигать руками, отчего они зудели, точно обожженные.

Солнце поднялось довольно высоко над лесом, когда мы вышли наконец к железной дороге, ни разу больше не наткнувшись на следы беглеца. Когда же и на станции сказали, что никто из посторонних тут не появлялся, стало ясно: Валет сумел-таки уйти от погони. Как ему это удалось, куда он мог деться, трудно было сказать.

— Як сквозь землю провалился! — в сердцах пробубнил Сом. — Может, свернул где, товарищ капитан, — и сторонкой, сторонкой?..

— Как такое могло случиться, — нахмурился Боярышников, — если мы шли с таким большим захватом? Ширина его составляла не менее километра. Для того чтобы обогнуть фланг, нужно время, а его-то у Вышневца и не было!

И тут у меня мелькнула шальная мысль: не воспользовался ли Валет тем, что мы перли напролом, считая его стремящимся как можно скорее выйти к железной дороге. Пока мы торопились двигаться вперед, гад мог легко взобраться на дерево и спрятаться среди листвы. Пропустив нас под собой, он преспокойно спустился вниз и мог уйти в любом направлении. У нас была одна дорога, а у него десятки… Когда я высказал эту догадку ротному, тот едко заметил: «Хорошая мысля приходит опосля».

— Чтоб тебе, Иванцов, раньше до этого додуматься, — сказал Боярышников. — Ты ж у нас хоть и разгильдяй, а головастый.

Он посмотрел на меня с укором и еле приметно усмехнулся. Отношения с ротным у нас сложились своеобразные. Во время занятий я любил задавать каверзные вопросы, а Боярышников терпеть не мог, когда его прерывали. Но вскоре он понял мою тактику и как-то после очередной «почемучки» гневно сказал: «Ох и разгильдяй ты, Иванцов! Гонять тебя надо как Сидорову козу. Запомни раз и навсегда: армия не уму учит, а дурь выбивает…»

Так ко мне и пристала эта кличка. Кто в роте больший разгильдяй? Конечно, рядовой Иванцов. Я не обижался. «Пусть будет так, — думал я, — в этом есть даже какой-то шарм. Имеются в подразделении лучшие стрелки, отличные спортсмены, непревзойденные прыгуны с парашютом, так почему не быть первостатейному разгильдяю!»