Андрей Житков - Жизнь и смерть сержанта Шеломова

Из писарей всегда двое-трое ходили с комендантским взводом, и Митя решил заглянуть к строевикам — узнать подробности.

Дверь была заперта. Он приложился ухом к прохладной краске. Слышалась возня, чирканье спичек. «Бакшиши делят. Сейчас я их обломаю. — Митя стукнул в дверь кулаком и крикнул властным голосом: „А ну, открывайте, писарюги!“ За дверью засуетились. Щелкнул замок. Митя толкнул дверь и засмеялся: „Ну как обломчик?“ В ответ строевики покрыли его трехэтажным матом.

В комнате стояла завеса табачного дыма. „Дышать нечем, — сказал Митя. — Чую по запаху — „Ричмонд“. Угостите пачкой“. Строевики засмеялись: „Ричмонд“, „Море“ — на любой вкус, садись с нами покури». Дверь закрыли, и на столе появилась фольга, свернутая желобком. Худой сержант достал из кармана пакетик, ручку и монетку, отполированную с одной стороны до зеркального блеска. «Сначала посмотри, как это делается, — он высыпал на фольгу серый порошок из пакета, монету засунул в рот и прижал языком к зубам. — Поджигай». Вспыхнула спичка. На прогретой фольге порошок превратился в большую коричневую каплю, забегавшую по желобку. От нее струился дымок-кумар. Сержант тянул его через трубочку, пока спичка не погасла. Тогда он вынул изо рта монетку и щелкнул пальцами. Ему протянули сигарету, он сделал глубокую затяжку, «закусил». На зеркальной поверхности монеты белел налет. «Чистоган, — объяснил сержант и спичкой соскоблил пыльцу на фольгу. — На, попробуй руинчика».

«Один раз можно. Узнаю, за что Вовка погибает».

Затянуться так сильно и долго, как это делал сержант, Мите не удалось, и часть кумара ушла в потолок. Эльдар, писарь из строевой части, заругался: «Ты нам весь руин изведешь, поучись сначала!» Вторая затяжка была более удачной, а в третий раз он затянулся так сильно, что в глазах пошли круги и в голове зазвенела тонкая струна, и, чтобы не упасть, он опустился на стул. Мгновенно руки сделались неподъемными и ватными. Это были не его руки. Он с удивлением шевелил пальцами и не чувствовал их шевеления. «Это ничье, — решил он. — Свои руки я отрубил пишущей машинкой. Какой ужас! Всего три затяжки, а крыша улетает, ее сносит ураган. У-у-у — сильный ураган сдувает со стула. Надо вцепиться в спинку, а то сползу. Пусть сдувает вместе со стулом. Эльдар показывает на трубочку и спрашивает, что я хочу. Чего я хочу? Нет, руина я больше не хочу. Я лучше войду в дом, полежу на диванчике, пока совсем не раскис в этой духоте». Он поднялся и, задевая углы столов, пошел к выходу. По пути он глянул на себя в маленькое зеркальце над столом — белое известковое лицо с пустыми глазами. «Это не я». Он кое-как добрался до своего кабинета и рухнул на стул.

Генка сразу понял, в чем дело. «Обкурился. Смотри, подохнешь от руина. Строевики уже давно долбят». Он плохо понимал, что говорит Генка. Ему казалось, что наступила ночь, а Генка все еще болтает чепуху, никак не может успокоиться и мешает ему спать. Да, нужно немедленно уснуть, и сразу станет хорошо, и исчезнет подступающая к горлу тошнота. «Больше никогда этой гадости в рот не возьму».

Он зашел в кабинет замполита, составил вместе стулья и улегся, поджав ноги. Генка некоторое время еще что-то говорил, но он его уже не слышал.

Замполиту Генка объяснил, что Митя за ужином наелся испорченных консервов, всю ночь его рвало, и только под утро заснул. Замполит посмотрел на мученическое, бледное лицо Мити и сказал: «Ладно, пусть спит, а когда проснется — надо отпечатать представления к наградам. Эта сучка, секретарша, отказывается работать, у нее, видите ли, сегодня выходной! Я, конечно, права не имею без допуска вам такие бумаги давать, но другого выхода нет. Секретчик один не справится».

Когда замполит ушел, Генка стал расталкивать Митю.

Он открыл глаза и первое мгновение совершенно бессмысленно смотрел на Генку, потом соскочил и побежал к окну. Он долго натужно хрипел, согнувшись пополам, но ощущение тяжести, подступающей к горлу, так и не исчезло.

Митя плюхнулся на стул и с ненавистью посмотрел на лежащую перед ним кипу представлений, написанных командирами подразделений разномастными корявыми почерками.

— Дурак ты, — добродушно сказал Генка. — Прежде чем курить, у меня бы спросил. Они ведь ни до, ни после ничего не жрут. Бесполезно — все назад выйдет, а ты полкотелка супа стрескал, а потом пошел себя травить. Чижик ты, жизни не знаешь.

Митя обиделся на «чижика», но ничего не сказал, а только ожесточенно забарабанил по клавишам. Генка покрутился, покрутился рядом, потом склонился над ним и тихо попросил: