Андрей Житков - Жизнь и смерть сержанта Шеломова

— Ребята, дайте мальчику станок и пасту.

Усатый выдвинул ящик тумбочки:

— Бери, пользуйся и свое барахлишко сюда положишь.

В умывальнике он долго с удивлением разглядывал себя в зеркале. На него смотрел бородатый старик с выгоревшими волосами, худой, обтянутый ящеричьей кожей, которую, казалось, потри пальцем, и она рассыплется в прах. Выше ворота и манжет «хэбэ», которое он с огромным удовольствием скинул вместе с трусами, толстым слоем лежала месячная грязь.

«Воротник и перчатки. Разрешите вас пригласить, мадам», — Митя взмахнул руками и присел. Потом он долго всматривался в оцарапанное тусклое зеркало, разглядывая обложенный белым налетом язык, и, наконец пустив сильную струю, залез в раковину по пояс. Он залез бы в нее с ногами, но раковина была маловата. С головы пошла такая грязь, какую он видел только при стирке носков.

На месте бороды и усов остались светлые полоски. Мите показалось забавным, что он такой пятнистый, и он рассмеялся.

В палате его уже ждала сестра. Она налаживала капельницу с гемодезом, а офицеры наперебой любезничали с ней. Особенно старался усатый:

— Ах, Верочка, что же вы мало оказываете милосердия больным офицерам?

— Ложитесь, — Вера улыбнулась ему. — Сегодня получите глюкозу и гемодез, а завтра придет врач и вас посмотрит.

— А капельницу-то зачем?

— Не возражайте, больной! У вас состояние средней тяжести.

«У меня состояние средней легкости», — подумал Митя.

Чувствуя себя неловко, он залез в штанах под одеяло, а затем вытянул их из-под него. Вера воткнула в вену иглу и ушла. А Митя, с головой погруженный в хрустящую чистоту, запел про себя от радости. Теперь он мог спать сколько хочется, есть по-человечески, читать книги, писать письма, бездельничать и не получать за это оплеух.

От блаженного состояния глаза сами закрылись, и последнее, что вспомнилось на следующее утро, — каштановые сладко пахнущие волосы Веры, склонившейся над ним. Она вынимает иглу из вены и шепчет: «Спи, мальчишечка».

«Здравствуй милая, дорогая моя мамочка!

Прости меня, ради бога, что так долго не писал тебе. Все дело в том, что мотаемся по командировкам (помнишь, я писал тебе, что придется поездить) и нигде долго не задерживаемся: починим технику и едем в другую часть. Но вот теперь, кажется, обосновались надолго; думаю, успеешь мне написать.

Новостей у меня особенно никаких нет. Служба идет потихоньку, с ребятами живем дружно, всем делимся. Насчет здоровья не беспокойся: физические нагрузки не дают расслабиться, кроме того, при здешней жаре даже при большом желании простудиться невозможно.

Кормят нас прекрасно. Сама представь: к тебе приехали гости, хотят сделать бесплатный ремонт, неужели ты их вкусно не накормишь?

Честно скажу: все эти тушенки и сгущенки мне осточертели. Помнишь, я в детстве очень любил сгущенку? Так вот, теперь я ее ем каждый день и смотреть на нее уже не могу.

Напиши мне поподробней о себе, как здоровье, работа? Что слышно о моих одноклассниках: где кто? Есть ли новости от Сергея Палыча? Если он тебе напишет, перешли мне его адрес. Теперь буду писать чаще. О смене адреса сообщу. Привет всем!

Быстро текло безмятежное время. Дней пять его вообще никто не беспокоил: только ставили капельницы, брали анализы и давали таблетки. Даже еду приносили в палату.

Лежать было совсем не скучно. Он перезнакомился со всеми офицерами; ему надавали книжек и журналов, и впервые за восемь месяцев службы Митя погрузился в чтение. Все доставляло ему наслаждение: шероховатые белые страницы, черные строчки, тонкий затхлый запах, исходящий от старых книг. Читал он медленно, растягивая удовольствие, подолгу задерживался на каждой странице и порой ловил себя на том, что думает о матери, о доме.

Температура у него спала, прекратились боли в животе, и даже завязался жирок. Ему перестали носить еду в палату, и теперь приходилось ходить в столовую во вторую смену, вместе с солдатами.

На пустую койку напротив положили парнишку с подозрением на дизентерию. Звали его Костей, прослужил он столько же, сколько и Митя. Только они познакомились, Костя предложил пойти за корпус покурить косячок. Митя отказался, сказал, что лучше покурит обычную сигарету.

За время болезни он отвык от сигарет и, сильно затянувшись, ощутил головокружение, как от анаши.

Костя толкнул его в бок:

— У меня капуста есть. Можем не слабо потащиться, — и он вынул перетянутую резинкой замусоленную пачку.