Виктор Кондратенко - Курская дуга

Закрепившись на рубежах второго эшелона, он делал короткие вылазки в первый. Если там находилось высокое начальство, Седлецкий из кожи лез, искал любой повод представиться. Он молодцевато входил в блиндаж, четко козырял:

— Капитан Седлецкий, поэт, спецкор фронтовой газеты. Пришел получить дальнейшие указания, посоветоваться.

Потом в кругу журналистов, когда вспоминались разные истории, Седлецкий бесцеремонно обрывал рассказчика:

— Ты погоди… — и загадочно улыбался. — Однажды меня принял сам генерал…

Наступала тишина. Все внимательно слушали. И только майор Солонько бросал какую-нибудь шпильку.

Вспомнив о Дмитрии, капитан с яростью раздавил мохнатую гусеницу, переползавшую тропку. «Заносчивый мальчишка… И уже открыто копает мне яму. — Седлецкий старался забыть недавнее редакционное совещание и никак не мог. — Все-таки выставил меня на посмешище этот мальчишка… С ним еще придется столкнуться!.. Я старый боевой конь, с крепкими копытами. Солонько надо проучить, и как следует! Не будь его, — продолжал злиться Седлецкий, — Вера иначе отнеслась бы к моему признанию… Но она еще пожалеет!»

Злость капитан сорвал на шофере.

— Ну-ка, слезай ты с этой дурацкой крыши! — напустился он на Ковинько. — Хватит там торчать. Думаешь, снова бомба попадет в дом командующего? Слезай!

— Что вы, товарищ капитан, у меня и в мыслях такого нет, — нащупывая ногой лестницу, с укоризной отвечал Ковинько.

— Нечего тебе на крыше аистом сидеть. Ты что, воздушного боя не видел? Лишний раз машину проверь да осмотри все. Шины не спустят?

— На полуторке скат новый, как звон. Не подведет. А если с воздуха трахнет, так ничего не попишешь.

— При чем тут звон? Чепуху мелешь, Ковинько.

— О хороших вещах так народ говорит…

Седлецкий подошел к машине.

— Сено-то в кузове как лежит? Бросил охапку и так оставил. Разровнять мудрости не хватило?

— Вот майор Гайдуков идет, — сказал Ковинько, радуясь втайне, что наконец-то он избавится от придирок раздраженного капитана.

Гайдуков отозвал Седлецкого в сторону.

— Семен! Бой гремит ожесточенный. Бомбежка сильней сталинградской. Обстановка: на северном фасе Курского выступа фашисты пытались достигнуть линии наших траншей. Но… безуспешно. Пока отбиты четыре крупных атаки. На юге: танки и пехота Манштейна незначительно вклинились в нашу оборону. Гитлеровцы несут огромные потери.

— На юге все-таки вклинились?..

— Но какой ценой! Метр земли — река крови.

— Все это так… Но сначала узкий танковый клин, а потом широкий прорыв фронта. Ох, эти клинья! Они в печенке сидят, — мрачно заметил Седлецкий и перешел почти на шепот. — Надо трезво обсудить наше положение… Вернее, продвижение на передовые позиции. День — бомбежка. Ночь — надежная союзница бойца…

— Ты предлагаешь выехать ночью?

— Решай сам… — уклонился от прямого ответа Седлецкий.

— Мне надо побывать во многих частях. Я обещал товарищам взять у них материалы и доставить в редакцию. Едем!

— Трус в карты не играет и в бою у него роли нет, — с наигранной веселостью громко сказал Седлецкий. — Ковинько! Заводи полуторку. Вечно ты возишься, капуха — два уха. — И посмотрев прямо в глаза Гайдукову, Семен вздохнул. — Жизнь наша… корреспондентская… Я, Виктор, обижен. Есть все-таки у нашего редактора любимчики. Кому самолет, а кому и колымага…

— Ты чудак! «Любимчики» десять часов под огнем, а мы еще загораем на солнышке.

— Можно год провести под обстрелом и ничего путного не написать. А вот Седлецкий напишет! И не какую-нибудь мелочь, стихи там да очерки — крупное произведение. После войны моя книга прогремит. Если только ворон глаз не выклюет. — Последнюю фразу он произнес трагическим голосом.

— Сегодня я приму все меры, чтобы ты мог сказать: «Черный ворон, я не твой». — И Гайдуков усмехнулся. — Семен, где ты хочешь сесть?

— Мне безразлично. Но лучше в кабине. У тебя, Виктор, глаза орла. Ты смотришь на солнце не щурясь. Наблюдай за воздухом! — И тут же у Седлецкого мелькнула мысль: «Из кабины удобнее выпрыгнуть в кювет».

Полуторка тронулась. Под колесами прогремел деревянный мосток. Седлецкий на миг оглянулся. Гайдуков сидел в кузове на запасном колесе и следил за тучками. Седлецкий придвинулся к шоферу.

— Проскочим?

— Всегда проскакивали, а там…

— Я не хочу ссориться с небом, на кой черт нам этот там-тарарам, — прислушиваясь к бомбежке, пошутил Седлецкий.

Вскоре открылось широкое поле, до самого горизонта на ветру волнами переливалась пшеница. Несколько раз Гайдуков стучал кулаком по крыше кабины — подавал сигнал тревоги. Но вражеские бомбардировщики проходили стороной. Они отбивались от истребителей. Юнкерсам было не до полуторки.