Иван Куц - Годы в седле

Секей, безбожно коверкая русские слова, сообщил, что многие бывшие военнопленные, как коммунисты, так и беспартийные, хотят вступить в Красную Армию. Бюро уже рекомендовало военкомату десятки хороших кавалеристов, заслуживающих полного доверия. Но товарищ Гуща почему-то тянет с их оформлением.

Кончив говорить, Секей пригладил ладонью рыжеватые с проседью усы и тяжело опустился на стул.

— Не во мне дело, — обернулся к нему Гуща. — Мы было стали принимать в нашу армию бывших военнопленных. Но в Ташкенте подняли галдеж левые эсеры: международным, мол, правом это запрещено. Пришлось специально командировать человека в ЦИК Туркестана. Сегодня-завтра он вернется...

— А по-моему, — прервал Гущу Чечевичкин, — вопрос совершенно ясен. У нас, у рабочих, свой закон: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» В Красную Армию открыта дорога для трудящихся любой национальности. А левые эсеры пусть себе вопят. Мы живем на Востоке, где в ходу мудрая пословица: «Собака лает, а караван идет». Думаю, облвоенкомат исправит свою ошибку. Вы, товарищ Секей, так и передайте своим добровольцам. Кстати, нам нужны не только конники, а и стрелки, пулеметчики, артиллеристы.

Венгры ушли довольные. Совещание продолжалось. Выступили председатель облисполкома М. Я. Смирнов, военрук облвоенкомата П. И. Щетинин, представители городских и сельских районов. Прикидывали, где и какое можно раздобыть оружие, сколько человек направить в Красную Армию. После этого Чечевичкин неожиданно назвал мою фамилию. Я вскочил со стула. Чечевичкин улыбнулся, потом как-то торжественно обратился ко мне:

— Мы с товарищем Гущей вызвали тебя, чтобы дать новое задание. А кроме того, сообщить, чтобы завтра пришел на общее партийное собрание. Прием будет...

Защемило от радости сердце. А Чечевичкин продолжал:

— Впереди еще много жестоких боев с врагами. Нам нужны свои, преданные партии, Советской власти командиры. Поэтому старательно изучай военное дело. Специально заняться одной учебой пока нет возможности. Пользуйся случаем, что находишься в городе, нажми на теорию. А снова на фронт пойдешь, будешь учиться на практике, в бою. Это тебе и партийное поручение, и задание командования.

— Представится возможность, — добавил от себя Гуща, — пошлем на курсы. Пока же определим тебя в конную сотню, которая сейчас формируется. Ты местный уроженец, здешний народ знаешь. Помогай вовлекать в Красную Армию достойную молодежь. Попробуй разузнать, кого из проживающих в городе бывших офицеров можно использовать как инструкторов.

Облвоенком взял со стола две книжицы, передал мне:

— Это уставы. Строевой казачий и стрелковый армейский. Не беда, что царские. Некогда нам ждать, пока новые напишут. Если не поймешь чего, приходи к Прохору Ивановичу Щетинину. Он был кадровым офицером.

В партию меня приняли. Бережно положил я во внутренний карман, к сердцу, скромный серенький бланк, отпечатанный в местной типографии. Единого партбилета тогда еще не было. Бланки заполняли где как.

Звание большевика обязывало меня быть в первых рядах борцов за власть Советов, не щадить сил и жизни для ее укрепления. Я поклялся быть до конца верным марксизму-ленинизму.

Среди молодых коммунистов, направленных в конную сотню, оказался и мой друг детства Ваня Хренов. Он был единственным сыном старого большевика, из рабочих, выдвинутых революцией.

Долго пришлось мне уламывать командира сотни Годяева, прежде чем он согласился определить Хренова в мой взвод. Я понимал, что Годяев, стремившийся равномерно распределить членов партии по всем подразделениям, в принципе был прав. И все же настаивал.

— Ладно, — сдался Годяев. — Но помни: дружба должна не мешать, а помогать службе. Знаю я отца этого Хренова. Правильный старик. Сам просил меня не давать сыну поблажек. Так что гляди, не балуй его.

Иван Хренов быстро вошел в наш коллектив. У него был трезвый ум, веселый нрав. Он скоро обучился верховой езде, стал лихо рубить лозу.

Вместе с нашей разведывательной командой в конную сотню влились многие венгры — Танкушич, Габриш, Надь, Ролич, Немеш. Потом к ним присоединились и мои приятели — Месарош, Тот, веселый повар Фаркаш. Вопреки опасениям, на этот раз Годяев ни слова не сказал против зачисления их в мой взвод. Он, как оказалось, даже сам хотел, чтобы новички были вместе с теми, кто их знал поближе.

Вместе с Годяевым мы пошли в конюшню, где вновь прибывшие получали лошадей. Там было шумно и весело. Старшина сотни Пархоменко давал очередное «представление». Облюбовав кого-либо из молодых бойцов, он посылал его в денник [6] Денник — отдельное стойло. к своему жеребцу Черту, коняге злобному, своенравному. Через минуту под дружный хохот новичок выкатывался оттуда как ошпаренный. А Пархоменко только вздыхал сокрушенно: