Иван Куц - Годы в седле

Правительство Советского Туркестана приложило немало усилий для установления добрососедских отношений с Бухарским ханством. Руководствуясь принципами ленинской национальной политики, оно уже 24 ноября 1917 года признало независимость Бухары и не вмешивалось в ее внутренние дела. Но иначе вел себя Сеид Алимхан. Идя на поводу у английских империалистов и русских белогвардейцев, он стремился превратить свое ханство в опорный пункт среднеазиатской контрреволюции.

Сеид Алимхан никак не мог примириться с тем, что под влиянием Октября все смелее и активнее становились младобухарцы. Последние, однако, видели свой политический и общественный идеал отнюдь не в советизации Бухары, а лишь в том, чтобы заменить феодальные порядки буржуазными и несколько ограничить власть эмира. Но была среди местной буржуазии и левая группа, которая выступала за полное уничтожение монархии. Обратившись за помощью к правительству Советского Туркестана, она уверяла, что «кризис назрел» и стоит-де красным войскам подойти к Старой Бухаре, произвести хоть один выстрел, как «пятнадцать тысяч революционеров поднимут восстание и свергнут эмира».

Решив помочь народному движению, Совнарком Туркреспублики надеялся обойтись без выстрелов. Мыслилось, что для этого будет достаточно только присутствия наших войск у границ ханства.

Начинать войну с Сеидом Алимханом было не в наших интересах. Туркестанская республика и без того истекала кровью. Для бухарской экспедиции удалось выделить лишь около тысячи бойцов. Это были плохо вооруженные отряды, собранные со всех концов Туркестана. Даже самаркандский гарнизон, считавшийся одним из самых сильных, смог направить в Каган только «бронелетучку» с ротой пехоты и взводом конницы — всего 120 человек...

Прямо от Чечевичкина я отправился в лагерь военнопленных. Это был огромный барачный городок на окраине Самарканда. После революции он не охранялся. Внутренний порядок поддерживали сами военнопленные. У ворот дежурил венгр. Я попросил вызвать старшего унтер-офицера Андраша Месароша или рядового Йожефа Тота.

Дежурный ушел и вскоре появился в сопровождении моих друзей. Мы тепло обнялись. Я кратко сообщил цель визита. Они охотно согласились ехать со мной. На вопрос, надо ли переговорить с лагерным начальством, Месарош ответил:

— Не стоит. Мы сами... как это... с усами.

На следующее утро Месарош и Тот уже ждали меня возле облисполкома. Я прошел в кабинет М. Я. Смирнова. Там был и В. С. Гуща. Он сообщил последнюю новость. Началось наступление на Старую Бухару. Эмир сопротивляется, но, кажется, начинает сдавать.

— Может, и не посылать Куца? — спросил Гуща. — Небось к шапочному разбору приедет.

— Нет, — возразил Смирнов, — Алимхан так сразу не капитулирует.

Он вручил мне документ, в котором было написано, что я командируюсь на станцию Каган в распоряжение товарища Ф. И. Колесова «для организации службы связи», а посему предлагалось оказывать мне «всяческую помощь». Это был типичный мандат тех времен. Он предоставлял владельцу право действовать, «исходя из условий на месте», и привлекать нужных для работы людей.

Я попросил председателя облисполкома выдать командировочные предписания и Месарошу с Тотом. Смирнов распорядился.

2 марта приехали в Каган. Эта узловая станция была буквально забита воинскими составами. И если бы не красногвардеец, которого нам дал в провожатые комендант станции, мы, пожалуй, не скоро разыскали бы штабной вагон председателя Совнаркома Колесова.

У дверей роскошного салон-вагона — двое часовых. Предъявляем мандат. Красноармеец-узбек явно не силен в грамоте. Но три большие печати производят на него должное впечатление.

— Хоп, проходи, — разрешает он.

Из тамбура ступаем на ковровую дорожку. Она ведет к широкой зеркального стекла двери. Стучим. К нам доносится глухой бас:

— Да, войдите!

После коридорного полумрака салон кажется особенно светлым. Огромное окно занимает всю заднюю стенку вагона. Пол покрыт текинскими коврами. На потолке — люстра с хрустальными подвесками. Вокруг большого овального стола — кожаные диваны и кресла. В одном из них — крупный мужчина в кителе морского офицера. При нашем появлении он встает, идет навстречу.

Я подаю документы. Он молча читает, потом протягивает руку:

— Кишишев, начальник штаба.

Жестом приглашает садиться. Кишишев вводит нас в обстановку.

Выясняется, что никакого штаба, собственно, нет. Колесов приехал лишь с адъютантом, ординарцем и небольшим отрядом. Уже здесь взял себе в помощники наркома труда П. Г. Полторацкого, который прибыл в Каган, чтобы в случае договоренности с эмиром возглавить советскую коллегию в Старой Бухаре.