Николай Краснов - Живите вечно.Повести, рассказы, очерки, стихи писателей Кубани к 50-летию Победы в Великой Отечественной войне

Умоляюще вскинула голову:

— А ребенка увижу? Хоть на один день?

Профессор не ответил.

Любаша вскочила, судорожно сбросила халат и бегом бросилась к двери, не отвечая на окрики профессора.

— Что случилось, родная? — тревожно спросил Сергей. — Тебе же нельзя бегать!

— Ничего, ничего, все пройдет, все будет хорошо. У нас будет сын, будет! Поехали домой!

И всю дорогу Любаша тайком, жадно, ненасытно смотрела на лицо мужа…

…Летом Люба родила дочь и ослепла.

Если бы видели, с какой нежностью и любовью гладили русую головку дочери ласковые зрячие руки матери!

Жил — был на кубанской земле солдат Великой Отечественной войны Георгий Иванович Лопатченко, много лет проработавший председателем колхоза «Бейсуг».

Однажды, объезжая поля, с которых увозили обмолоченное зерно, он заметил, как на крутом повороте молодой шофер рассыпал по дороге с полмешка пшеницы. Лопатченко догнал грузовик.

— Ты знаешь, с чего пошел послевоенный хлеб? — едва сдерживая себя, спросил Лопатченко парня, вылезшего из кабины.

— Меня еще тогда не было, — с ухмылкой ответил парень.

— Не знаешь? А я знаю, — побледнев от волнения, продолжал Лопатченко. — Вдовы собирали в узлы костюмы и пальто тех, кто не вернулся с фронта, и относили иногда за сотни верст выменивать на семена пшеницы. На плечах, в перевязанных надвое мешках тащили в родной колхоз первые семена нашего теперешнего большого хлеба… А зерно первого урожая возили на элеватор в бочках из‑под вина, на ишаках. Ведрами насыпали и ведрами вычерпывали! Каждую горстку пшенички старались сохранить… А ты… ухарски сыпанул не меньше полмешка.

Парень перестал ухмыляться, склонил голову, покраснев до самых ушей. Ему нечего было сказать в ответ.

— А теперь вернись и собери зерно руками.

Это событие разбередило память. Было что вспомнить о тех тяжелейших годах…

Израненный, большой, весом в сорок пять килограммов, вернулся с войны Лопатченко и впрягся в «сельский хомут». Спасибо руководителям колхозов тех лет: спасибо говорить забывали, а нагоняями потчевали частенько.

Приходилось крутиться, рисковать, но Лопатченко никогда не выбирал, кому служить: колхозникам или начальству. С рядовыми в окопах был, рядовым и будет всегда служить…

Однажды добрый риск чуть не обернулся для него большой бедой. В тот год выдался хороший урожай ячменя, но собрать его быстро было нечем. Ячмень осыпался. Свезли только солому, вспахали, а весной, после боронования, благодатный кубанский чернозем дал густые всходы осыпавшегося ячменя. Не один день ходил вокруг этого поля Лопатченко, тискал в пальцах ворот выцветшей гимнастерки, будто он душил его. Зрело рискованное решение;… Оставить самосев, показать в отчете, а семена, предназначенные для этого поля, раздать многодетным семьям и тем, кто работал на посевной… Правление поддержало своего председателя.

Уполномоченный, заехавший в колхоз, отыскал Лопатченко:

— Слушай, хитрый председатель, открой секрет, как это ты на севе людей сумел пышками кормить?

Недавний солдат Отечественной понял, что пришел момент не только покаяться, но и взять на себя

ответственность. И рассказал приезжему все, как на духу. Уполномоченный, к счастью, оказался сочувствующим.

— Да — а, братец, — раздумчиво сказал он, прощаясь, — очень многим ты, вояка, рисковал… Очень многим… Но победителей не судят. Пусть горький послевоенный хлеб хоть детям и старикам, да работягам в поле сладким покажется. — И ушел из кабинета.

Он уже не мог увидеть, как «вояка» смахнул заскорузлыми пальцами слезу с худой обветренной

щеки.

После войны почти в каждом сельском доме лежала в сундуке или комоде похоронка, а на стене, на самом видном месте, а то и возле образов висели портреты убиенных — в черной рамочке или с черной ленточкой.

Портреты были и фотографические, и рисованные. Рисовали их, увеличивали бродячие художники, которые плату за «исполнение» брали охотнее натурой: мукой, салом, яйцами, яблоками… Кто что даст. Увеличивали с крошечных фотографий из паспорта или удостоверения, а то и из районной газеты, где печатали до войны ударников руда. Других фотографий в сельских семьях чаще всего не оказывалось.

В большом лесном поселке, где я после войны обзавелся семьей, бродячие живописцы появлялись весьма редко. Я же еще в школе неплохо рисовал, и когда, движимый чувством любви к жене, сделал карандашный рисунок ее головы с роскошной косой, она вдруг стала упрашивать меня увеличить портрет ее погибшего брата. Мог пи я отказать ей! Моя старательность и подсказки жены увенчались, кажется, успехом: родственники узнавали нарисованного. И ко мне потянулись вдовы. В селах ведь ничего не скроешь.