Виктор Бычков - Вишенки в огне

В то утро батюшка поднялся раньше обычного, хотя матушка Евфросиния уже была на ногах, хозяйничала у печи.

– Матушка! Быстро детей через окно в сад! Пусть спрячутся в картофельной ботве! – у колодца остановилась машина и из неё стали выпрыгивать немецкие солдаты, бросились к церкви. Руководил всеми комендант майор Вернер Карл Каспарович.

Батюшка второпях натянул на себя одежду и уже выйти к немцам постарался спокойно, уверенно, направился к коменданту.

– Чем могу быть полезен? Что случилось? – однако сразу же заметил стоящего у машины под охраной солдат политрука Рогова Петра Панкратовича с низко опущенной головой и всё понял: не выдержал, предал. А то политрук слишком часто ставил под сомнение поход за линию фронта, сомневался в успехе, хотя мог бы и отказаться, остаться и здесь, на оккупированной территории, но зачем же так?

Холодком обдало всё внутри, комом приступило к горлу, но постарался взять себя в руки.

Ну что ж, отец Василий, подспудно готов был и к предательству: слишком хорошо он знал людей, их пороки. И спасаемые батюшкой не обделены пороками, не лишены пороков. Но не казнил себя в том, что, по сути, спасал предателя, пригрел змею на груди. Воистину, благими намерениями вымощена дорога в ад. Жаль, что пострадают безвинные души. Только бы спаслись детишки, их больше всего жаль. А так… Что ж, чему быть, того не миновать. И он не кается, что сделал так. Коснись повернуть время вспять, опять, не задумываясь, протянул бы руку страждущему, пошёл бы на помощь нуждающемуся. В этом – вся суть Старостина Василия сына Петра, настоятеля русской православной церквы, бывшего полкового священника.

Когда солдаты вели отца Василия к стене храма, он краем глаз видел, что немцы вернулись из дома без детишек. Слава Богу! Спаслись! Дай им Бог удачи, спаси, Господи, души невинные, детские.

Рядового Исманалиева Азата, санинструктора батареи Логинову Татьяну и политрука Рогова охраняли два солдата с винтовками напротив храма за церковной оградкой. Рядом с ними у ног установили пулемёт на сошках, нацеленный на стоящих у стены храма отца Василия и раввина Авшалома Левина.

Вдруг из дома священника вышла матушка Евфросиния. Отошла несколько шагов от калитки, повернулась, сотворила молитву, перекрестилась сама, осенила крестным знамением домик, церковь и решительно направилась к мужу.

Наперерез ей кинулся, было, солдат, но она гневно блеснула глазами.

– Изыди, антихрист!

Солдат в нерешительности остановился, сам комендант безразлично махнул рукой, и матушка продолжила путь, непрестанно крестясь.

– Фросьюшка, родная, – батюшка кинулся навстречу жене, обнял, прижал к себе. – Вот попрощаемся и уходи, Фросьюшка, уходи, матушка.

– Какой же ты неисправимый, Василёк мой ненаглядный, сокол мой ясный! – и в голосе, и во взгляде матушки было столько любви и нежности, столько душевного тепла, что отцу Василию ничего больше не оставалось, как ещё крепче прижать к себе любимую, верную по гроб женщину. – Ты на этом свете шагу без меня ступить не мог, а кто ж за тобой на том свете смотреть, ухаживать будет?

От слов, от взгляда матушки на душе священника стало вдруг благостно, покойно, как будто не на казни своей он присутствует, а стоит пред вратами рая со своим ангелом-хранителем. И слёзы благодарности, слёзы умиления и благодати скатились из поблекших глаз Старостина Василия сына Петра.

Жертвы не слышали, что говорил пленникам немецкий комендант майор Вернер Карл Каспарович, только видели, как вышел из строя рядовой Исманалиев Азат, повернулся лицом к политруку и вдруг изо всей силы ногой ударил в пах Рогову, плюнув тому в лицо.

Проходя мимо пулемёта, пнул его ногой, перевернул и плюнул сверху. Встал рядом с раввином Левиным.

– Шакал и сын шакала, – произнёс солдат, и товарищам по несчастью было неведомо, о ком он так сказал: то ли о коменданте майоре Вернере, то ли о политруке Рогове Петре Панкратовиче.

А боец снова зло плюнул в ту сторону, где находились немцы и бывший командир солдата.

Коменданту, видимо, понравилась сцена рядового и политрука, потому как Вернер даже захлопал в ладоши.

Потом настал черёд девчонки санинструктора Логиновой Надежды. Она не стала что-либо делать, а только молча обошла коменданта и направилась к стене храма, заняла место рядом с матушкой Евфросинией, прижалась к ней.

Невесть откуда взявшаяся тёмная грозовая туча надвигалась на деревню. Надвигалась быстро, стремительно, будто спешила куда-то по своим тучьим делам. Светлые, яркие до синевы блики молнии сопровождали тучу, пронзали собой небосвод, одним концом касаясь земли, другим – исчезали в бесконечности. Оглушительные, трескучие, резкие до боли в ушах удары грома сотрясали землю.