Виктор Бычков - Вишенки в огне

С этими словами Васька полез в карман, достал новенький орден на пятиугольной колодке, обтянутой муаровой, красной с белыми полосками, тканью, протянул брату.

– Сохранить надо.

– Ну – у, молодцы, молодцы! – искренне радовался Кузьма. – Выходит, надо было давно объединиться. А то мы всё сами да сами. Значит, скоро Гитлер капут?!

– А куда ж он денется! – Вася ещё раз покрутился, выпячивая грудь. – Гонит Красная армия! Гонит! А мы помогаем, братуха. Вот так оно и делается.

По первому снегу Ольга увозила Кузьму на детских саночках-розвальнях к себе в землянку. Сама вынесла на руках на улицу, усадила в санки. Да сколько того Кузьмы осталось? Ополовинился… Откуда жиру взяться? Высох на таких харчах, да ещё вон какой болезный.

Усадила, укрыла, укутала от мороза, впряглась и пошла, надёжно и твёрдо ступая по первому снегу. Стёпка с Танюшкой кинулись, было, помочь, но она одёрнула детей, отказалась от помощи.

– Сама, я сама. Это мой груз и мне его тащить, – ответила, ни к кому не обращаясь. – Мой он, мой. И никому его я не отдам. Не позволю… Сама…

А Кузьма сидел в саночках, втянув голову в плечи, щурился, глаза слезились то ли от первого снега, то ли была другая причина. Но было немного неудобно, стыдно за свою беспомощность, и ещё от чего-то, чему он не мог дать названия, и потому сидел смиренно, тихо и молча. Лишь слёзы из глаз…

Марфа с Глашей прошли немного за ними, потом остановились, перекрестив вслед медленно, но уверенно удаляющиеся от них саночки, оставляющие на первом, удивительной чистоты и белизны снеге две ровные блестящие полоски.

При встрече с односельчанами молодица не задерживалась, лишь здоровалась с ними кивком головы, и всё так же продолжала свой путь с застывшими на лице решимостью и упрямством.

А они провожали её понимающими взглядами, а то и крестили вслед.

– Вот оно как… Дай вам Бог, дай Бог… Жизня… это… идёт… Проть жизни не попрёшь, на то она и жизня это…

Ольга сама построила землянку и жила в ней одна. Отец ушёл добровольцем ещё в самом начале войны, а мамка померла в первую военную зиму. Застудилась в семейном лагере, да так и не встала больше, умерла.

– Я на тебя не дам пылинке упасть, – шептала по ночам девушка, крепко прижимаясь к парню. – Ты будешь самым ухоженным инвалидом в округе. Да что там в округе?! – тут же поправлялась она. – Самым ухоженным инвалидом во всём белом свете! А то!

Мы, Сидоркины, это… мы такие!

– Кольцовы мы уже, – поправлял её Кузьма. – Кольцова Ольга Пантелеевна.

– Ага, – соглашалась с ним Ольга. – Кольцова…

– А второго сына назовём Агафоном.

– Обязательно! Я рожу для тебя много-много сыновей и дочек. Сколько будет, столько и рожу. Сколько Бог даст, столько и рожать буду. Мы вместе всей семьёй съездим на Алтай, и не один раз. Поклонимся низко, до самой земли родителям твоего товарища. А то, может, заберём их к себе, если они захотят.

– Конечно! Так и будет, – шептал он, засыпая. – Только дом построим сначала, а потом… И памятник Афоне… обязательно… всем памятник…

Сразу после нового 1944 года, как раз на Рождество Аким Макарович принёс Кузьме лично им сделанные костыли.

– Держи, Кузьма Данилович, вставай на ноги. Хозяйка моя говорит, что заживает у тебя хорошо. Так что, хватит валяться: деревню поднимать надо, возрождать Вишенки, сады рассаживать по весне. Кому, как не вам, молодым, это делать ловчее? Мы-то уж… Вставай, становись на ноги. Можешь смело опираться, ходить. Как для себя старался. Хотя, – кинув лукавый взгляд на разом зардевшую Ольгу, – у тебя уже есть одна опора. Главная! Вот оно как получается-то. Оно, и без ноги ступать по жизни хорошо будешь, коль опора рядом надёжная. Я знаю, что говорю. А вы под стать друг дружке будете. И слава Богу, дети. Я рад за вас, – произнёс проникновенно, чуть дрогнувшим голосом. – Родитель твой, Кузьма Данилович, одобрил бы. Я его хорошо знал: правильный мужик был, царствие ему небесное. А благодарности не надо, – видя, что Кузьма и Ольга пытаются что-то сказать, поприжали руки к грудям. – Будешь ходить, вот и вся благодарность мне. Разве что чаю с мятой вот сейчас, то не откажусь. Не забудь щепотку малины сушёной бросить – знобит чтой-то.

Снег упал на влажную землю в середине декабря, а потом до Крещения установились морозы. Нет, не такие сильные, трескучие, страшные, как в 1941–1942 годах, но давили неплохо. Правда, иногда отпускало, начиналась оттепель с мокрым, липким снегом, когда очень хорошо лепятся снежки, катаются снежные бабы. И тут же на смену ей приходила завируха с вьюжными ветрами, метелями. Но дула не долго: снова мороз брал своё.