Ион Деген - Рассказы и стихи (Публикации 2011 – 2013 годов)

2003 г.

Только что поговорил по телефону с Ириной, вдовой нашего однокурсника Люсика. Странно таким именем называть солидного доктора, которому сейчас, будь он жив, исполнилось бы восемьдесят восемь лет. Но куда денешься? Привычка.

Шестьдесят один год назад мы окончили институт. Это был неповторимый курс. Чтобы не посчитали меня субъективным, приведу хотя бы два точно запомнившихся высказывания людей беспристрастных. Фразы из их выступлений на вечере по поводу двадцатилетия нашего выпуска.

Бывший декан, блестящий терапевт доцент Роднянский:

- Никак не могу запомнить нынешних моих студентов. Не отличаю их одного от другого. А каждого из вашего выпуска, несмотря на годы, помню по имени и отчеству. Личности.

Заведующий кафедрой фармакологии профессор Закрывыдорога (на сочном украинском языке):

- Ваш курс был вообще каким-то невероятным непонятным чудом. Ничего подобного ему не было, нет и не будет. Потому что этого просто не может быть. Чудо.

Слышал, что в 1951 году во всех высших учебных заведениях Советского Союза выпуски были подобным чудом. Не знаю объяснения этому по отношению к другим высшим учебным заведениям. Но чудо нашего курса объяснял просто. Курс состоял из фронтовиков и только что окончивших школу с отличием. Первые упорно учились, старались наверстать упущенное, чтобы в знаниях сравниться со вторыми. Вторые хотели сравниться с первыми в умении упорно работать. Уже в Израиле дополнил объяснение ещё одним фактором, тем, что на курсе из трехсот двух студентов сто два были евреями, то есть людьми, которые для того, чтобы казаться удовлетворительными, должны были стать суперотличными. К тому же из этих ста двух – двадцать девять - фронтовики. Причём, все двадцать девять только из боевых подразделений. (Евреи ведь не воевали…).

Вероятно, судя по количеству в будущем защитивших кандидатские, докторские диссертации и ставших выдающимися врачами, это дополнение не ошибочно.

Люсик был одним из ста двух и одним из двадцати девяти. Рядовой солдат, награжденный орденом Красной звезды и медалью «За отвагу». За что? Фронтовики почему-то не очень рассказывали о своём недавнем боевом прошлом. Единственное в ту пору известное о Люсике - он был разведчиком. Каждый из фронтовиков понимал, что разведчик по фамилии Блувштейн да ещё с русским языком, который именно на фронте становился для него разговорным, должен был ох как отличиться, чтобы получить эти немалые для солдата награды!

Кстати, о совершенствовавшемся русском языке. До 1940 года о русском языке у него не было представления. Люсик был не единственным полиглотом на нашем курсе. Это его качество объяснялось очень просто. Родился он в еврейском местечке в Бессарабии, где идиш был основным разговорным языком. Иврит – само собой разумеется. Какой еврейский мальчик не посещал хедера? Школа румынская, следовательно, и язык румынский. Затем, уже в Черновицах, где говорили только по-немецки, в гимназии серьёзно изучали французский язык. Английский Люсик учил самостоятельно. Это не отличало его от полиглотов на нашем курсе, родившихся в Бессарабии, в Буковине и даже в самой Румынии. Но откуда греческий? Не древнегреческий, который вместе с латынью Люсик мог знать из гимназии, а современный греческий язык? На мой вопрос Люсик что-то нечленораздельно пробормотал, и я понял, что следует прекратить вопросы. Как раз тогда, на втором курсе он женился на славной девушке Ире, пошедшей по стопам своего отца, очень популярного в городе врача.

Случайно о источнике его греческого языка узнал лет через пятнадцать.

Появился у меня пациент, управляющий домами, в прошлом командир роты разведки. Разговорились. Узнав, что я окончил Черновицкий медицинский институт в 1951 году, он сказал, что тот же институт в том же году окончил его разведчик, Леонид Блувштейн. До чего же смелый был солдат! А может быть, только старался казаться смелым, чтобы никто не заподозрил еврея в трусости. Но толковым ему стараться не приходилось. Да ещё каким толковым! А к языкам способным – слов нет! Сразу после Победы подразделение располагалось рядом с лагерем, в котором были интернированные в Германию девушки, ещё не возвратившиеся на родину. Леонид влюбился в красивую гречанку и за два месяца овладел греческим языком.

Почему-то во время встреч с Люсиком приобретенные сведения ни разу не стали темой разговора.

На курсе была отличная художественная самодеятельность. С трудом и потерями она вырывалась из цепких объятий партийного руководства и цензуры. Люсик был ударником в джазе, который в пору борьбы с космополитизмом переименовали в музыкальный коллектив. Какие такие загнивающие джазы могут быть в стране победившего социализма? Игрой на губной гармошке Люсик развлекал нас вне музыкального коллектива.