Антонина Ленкова - Это было на Ульяновской

Дом, где живет Нина Нейгоф с отцом, матерью и 13-летним братишкой Игорьком, угловой; пересекающий здесь улицу проспект имени Семашко спускается прямо к Дону. Летом мальчишки, едва проснувшись, мчатся к берегу в одних трусах. Перепрыгнув через кучи щебня, ящики, бочки, бултыхаются в воду здесь же, в гавани. Грузчики их не ругают: Дон большой, всем воды хватит — и детям и пароходам. Разве что, увидев среди мальчишек Колю, прикрикнет на сына Антон Никанорович Кизим, да и то больше для порядка.

Домой ребята приходят мокрые, веселые и такие голодные! Не успеют очистить тарелку — добавку спрашивают.

— Будет, будет вам добавка, — смеются матери. — Кушайте на здоровье да растите поскорей.

А куда торопиться? Пусть себе растут, как им хочется. Пусть бегают по родной своей улице, сколько им вздумается. Машины здесь ходят редко, даже трава проросла между булыжниками мостовой. Не верится, что всего в двух кварталах, если пройти по тому же проспекту не к Дону, а наверх, самый большой в Ростове базар, а за ним — огромный, шумный город. Да и сама Ульяновская зажата между двумя большими проспектами — Ворошиловским и Буденновским — и в ней всего четыре квартала. Зато Буденновский, если бы не Дон, протянулся бы, наверное, до самого Кавказа. Всем, кому ехать на море или, к примеру, на городской пляж, не миновать Буденновского.

Хорошие люди живут на Ульяновской — простые, работящие. Знают друг друга по многу лет, помогают в беде. Ну а если случается что по-соседски, идут в дом Кизимов:

— Рассуди нас, Ивановна, ты у нас самая справедливая.

Наверное, за эту самую справедливость да за то, что в ночь-полночь готова была Мария Ивановна помчаться на помощь человеку, назначил ее управляющий домами квартальной уполномоченной. Она приняла эту общественную должность как знак уважения и великого доверия. Старалась, чтобы все было по совести, чтобы всем было хорошо.

Антон Никанорович, глядя на вечно хлопочущую о чем-то и о ком-то жену, только головой покачивал: своих детей бросает — лишь бы чужие были присмотрены.

Мария Ивановна и впрямь могла пропадать по целым дням, если случалась у кого беда. Детей своих она считала самостоятельными, понимающими, что можно, что нет. А муж, если она запаздывала с обедом, долго не сердился. Да и можно ли сердиться, когда человек прямо разрывается у примуса, чтоб скорее тебя накормить, да еще и приговаривает:

— Золотой ты у меня человек, Антоша. Что б я без тебя делала? Как жила б одна-одинешенька?..

За такие слова и не то вытерпеть можно!

Иногда брал он в руки баян. И полуподвальная комната наполнялась мелодией украинской песни, напоминавшей Антону Никаноровичу родные места, куда так рвалось его сердце, когда служил он в далекой Осетии. Кто бы мог подумать, что именно там, на одной из владикавказских улиц, встретит он русскую девушку — смуглую, кудрявую, с глазами, похожими на волны Терека, когда он сердится!

— Ты как сюда попала, дивчинонька? Каким ветром тебя занесло в эти края? — Такое искреннее изумление светилось в больших черных глазах Антона, столько теплоты было в них, что бойкая на язык девушка вдруг смутилась. И неожиданно для самой себя поведала приглянувшемуся ей пареньку в ладно пригнанной красноармейской форме нехитрую историю своей жизни.

— Речка есть такая — Хопер. Слыхал? Там я и родилась. В станице Урюпинской. Тоже не слыхал? А сам-то ты откуда?

— С Украины я, из Лимана. Небось, не знаешь?

Она отрицательно качнула головой и продолжала:

— Жили, как все, — когда густо, когда пусто, ртов-то у отца с матерью аж пятеро было. Я — средняя, старше меня — сестра и брат и младше — сестра и брат. Правда, смешно?

Антон пожал плечами. Ничего смешного он в этом не находил, но девушка смеялась так заразительно, что и он заулыбался. А она уже посерьезнела, продолжала рассказывать:

— Началась война, отца забрали защищать «царя и отечество». Тут мы горюшка хлебнули. Старшей, Наде, больше всех досталось — ей уж тринадцать было, а младшей, Галочке, годочек всего. Писем от отца долго не было, и вдруг весточка: раненый он, в Ростове лежит, в бараках. Мать у нас была отчаянная, сгребла всех — и в Ростов. Представляешь?

По Антоновой юности тоже прокатилась эта самая война «за царя и отечество», многое мог он себе представить, но чтобы женщина в такую лихую годину могла посадить в повозку пятерых детей, голых и босых, и отравиться неизвестно куда…

— И как же вы — доехали?

— Доехали. И бараки нашли. Это где Ростов уже кончается, а Нахичевань еще не началась. И отца нашли — худой такой, бледный. Увидел нас, даже заплакал от радости. А потом говорит врачам: поправился, выписывайте. Выписали. Повез он нас аж за Дон. Нашли там место, землянку выкопали, жить стали. Бедовали, как все. Одно хорошо — вместе. Да только недолгой была та радость — в девятнадцатом году умер отец…