Олег Блоцкий - Самострел

На шестом пункте Потапов споткнулся. Сержант нахмурился. Он думал о добром деле, которое было бы ему по силам. В голову сержанту ничего не шло.

Сунулся к Рагимову в листок — тот дерево перед дембелем обязуется посадить и заставить земляков за ним ухаживать. Глянул к Соколову — он стенд размалевать собрался. Но Соколов, может, хоть и болтун, но рисует здорово, всем дембелям в роте альбомы делал.

Рота справлялась с шестым пунктом быстро. Некоторые, кто без особых талантов, решили территорию вокруг казармы, как замполит выразился, окультурить. Кто-то готов был хоть сейчас табуретки заново переколотить, да так, что сто лет простоят без ремонта.

Потапов везде опаздывал, а быть вторым или на подхвате у кого-то гордость, должность и срок службы не позволяли.

В рядах образовывались бреши — многие сдавали начисто переписанные листы и уходили курить на улицу. А Потапов сидел, тупо смотрел на листок с расползшимися строками и злился на самого себя.

И тут его осенило.

„Черт возьми, как я об этом сразу не подумал, — радостно пробормотал он, облегченно вздыхая и разводя плечи, — ведь пользы-то сколько будет от этого!“ — серьезно размышлял Потапов, попутно удивляясь недогадливости товарищей.

Сержант скользнул взглядом по частоколу кроватей, прикинул что-то в уме, а затем быстро и решительно написал: „Обязуюсь на ближайшей операции в ходе боевых действий против мятежников застрелить четырех душманов — врагов Апрельской революции и строительства мирной жизни в Афганистане“.

Поставив точку, Потапов задумался. Он вспомнил последние боевые и того духа, которого выцелил, но все никак не мог уложить.

Душок попался вертлявый, проворный и долго мелькал за камнями.

Потапов чуть ли не целый магазин расстрелял и основательно запарился, пока душок не грохнулся все-таки на иссохшую, в трещинах, землю и забился на ней в предсмертных конвульсиях.

„Нет, — усомнился сержант, — тут пока одного завалишь — окосеешь. Четыре — это много“.

И цифру „четыре“ Потапов исправил на цифру „два“.

„Если быть честным, так до конца“, — подумал угрюмый сержант. Да и Кодрякова, которого он сильно уважал, подводить Потапову не хотелось — два духа уложить, это нормально. Доброе дело», — вздохнул Потапов облегченно…

Колонна на Хайратон, который в просторечии среди советских звался Харитоном, уходила завтра. Старший прапорщик Зинченко — старшина зенитной батареи — метался с самого подъема по полку — он уходил в сопровождение колонны.

Надо было получить сухие пайки, боеприпасы, заправить машины. Да и за солдатами глаз да глаз нужен, чтобы матрасы, подушки, одеяла укладывали в кузова машин аккуратно, а не швыряли, как попало.

Взмыленный, взмокший Зинченко едва вбежал в полутемную, прохладную казарму, как козырнувший дневальный озабоченно предупредил:

— Товарищ старший прапорщик, вас там в комнате ждут.

— Кто?

— Шурик-вольняга с ДЭСки, о котором вы предупреждали.

— Тьфу ты, черт.

Это были самые нежные слова, которые произнес прапорщик в адрес непрошеного гостя с дизельной электростанции, скидывая застиранную, с темными пятнами от пота на спине и под мышками куртку.

— Давно здесь околачивается?

— С самого завтрака.

Зинченко недовольно крутанул головой, обреченно махнул рукой и быстро зашагал по коридору.

Шурик, увидев прапорщика, широко улыбнулся, вскочил с кровати и пикой вытянул руку для приветствия.

— Михалыч, наконец-то! Заждался тебя! Думал пойти искать.

— Найдешь, как же, — буркнул Зинченко и схватил с фанерки, прилаженной к кондиционеру, бутылку минеральной воды, — трассером летаю, как молодой после школы прапоров. На сохранении давно пора лежать, а я еще бегаю.

— Скоро заменщик приедет, Михалыч?

Зинченко радостно вспыхнул:

— Скоро, братан, скоро. Домой звонил. Говорят, через два дня вылетает. Значит, через неделю-другую будет здесь.

— Везучий, — от сердца сказал Шурик.

За относительно короткий срок, который он пробыл здесь, вольнонаемный понял, что самое большое счастье в Афгане — это замена.

— А то. Знаешь, сколько я здесь? Сто пять недель и три дня.

— Вот это точность! — восхитился Шурик.

— Побудешь с мое — не так начнешь считать. У меня бойцы до секунды все высчитали. Два года в секундах? Три миллиона семьдесят две тысячи.

— Ого!

Шурик помялся немного, а затем решительно поставил бутылку водки на стол перед Зинченко и заканючил: