Сергей Герман - Фугас

— Тогда для твоей души нет лекарства лучше, чем молитва. Молитва — это стена, ограждение сердца. Его покой и мир.

Тебе надо пожить среди верующих, успокоиться, а потом учиться строить жизнь заново. Привыкать жить, как все.

Сейчас я отведу тебя в трапезную, там тебя накормят. Ну а в дальнейшем Господь управит.

В трапезной храма, где Женька впервые за несколько дней поел, пожилые женщины пекли просфоры, здесь по-домашнему пахло тестом. На столе стоял пузатый самовар, чай наливали в расписные чашки, и Женьке страшно захотелось, чтобы время остановилось. Чтобы навсегда в прошлом остались Чечня, страх, смерть и всегда на столе стоял фарфоровый веселый чайничек, чтобы всегда улыбались эти добрые женщины.

После трапезы Женька вместе с батюшкой прошел в приют для тех, кто не имел своего угла, по каким-то причинам стал бомжом. Это был большой двухэтажный дом, покрашенный в зеленый цвет. На цепи скучала дремлющая собака, сарайчики, огород. Деревянная скрипучая лестница на второй этаж. У входной двери — распорядок дня, в рамочке — поучение «О матерном слове» Иоанна Златоуста. Батюшка поясняет:

— Мужчины днем на работе, дома только женщины. Через три часа на обед будут щи, а на ужин каша с маслом. Водка и вино запрещены. По вечерам чай с вареньем и пирожками. Разговоры по душам. Есть комната с книгами, в которой собраны в основном книжки русских, советских писателей. Есть и зарубежная классика, есть и про любовь, читают в основном женщины. Мужчины предпочитают книги про охоту и рыбалку или о войне. День у нас расписан. В шесть тридцать — подъем. В семь — утренняя молитва. В восемь — завтрак. С девяти до девятнадцати — работа.

С четырнадцати до пятнадцати тридцати — обед и чтение духовной литературы. После работы — ужин. А с двадцати одного до двадцати двух — вечерние молитвы. И сразу отбой.

Все это батюшка рассказал во время экскурсии по дому.

Женьке показали банки с заготовками, свинок в сарайчике, коров, баню. Хозяйство было натуральное, существовали тем, что сами вырастили, и тем, что заработали на городских стройках, в храме да тем, что добрые люди жертвовали.

Недалеко от вокзала находилось армянское кафе «Кавказ». Армяне — православные люди, жертвовали молельному дому что могли. В основном продукты.

По вечерам Женька должен был приезжать с тележкой и забирать пожертвованные им продукты…

Однажды Женька разговорился с батюшкой, отцом Виктором. Тот рассказал, в чем секрет его дома. Этому его никто не учил, принципы он угадал интуитивно — душа подсказала, жизнь заставила. В доме не было никакого персонала, самоуправление. Бездомные не признают никакого начальства, они слушаются и понимают только своих. Никаких инструкций. Для социальных служб работа с бездомными — тяжелая и неприятная обязанность. Куча инструкций, а придет человек, нуждающийся в помощи, и не знают, что с ним делать, — не имеют права поселить, не имеют права лечить. А у батюшки столовая — для голодных. Аптечка с лекарствами и травами — для больных телом. Молитва — для больных духом. Пришел голодный человек — покормят без всякой справки. Больного полечат. Обиженного пожалеют.

А дальше — кто как. Кто неделю проживет, кто месяц, а кто-то остается насовсем. Если в сердце поселится смирение, то жизнь земная станет раем.

Сердце своими очами видит чувства. Оно их различает, как наше зрение различает цвета: вот — кротость, вот — милосердие, вот — гнев, вот — тоска и т. д. Отверзаются очи сердечные только благодатью Божией. Это чудо. Чудо исцеления слепого.

— Я ведь тоже не всегда так думал. В прошлой жизни я был офицером, танкистом. Жена красавица, а сам хотел непременно стать генералом. В ноябре 1994 года вызвали в особый отдел бригады, спросили:

— Ты хочешь в академию?

— Конечно.

— Тогда надо будет съездить на небольшую войну, защитить русскоязычное население в Чечне. Я согласился. Сначала отправили в Моздок, там получили танки. А утром 26 ноября получили приказ: идти на Грозный.

Мы шли, как на параде, с открытыми люками. За нами пехота, ополченцы Руслана Лабпазанова. А потом по бортам вдруг ударили гранатометы… Мы так толком ничего и не поняли, не успели даже сделать ни одного выстрела — ни из пушки, ни из пулемета, ни из автоматов. Был сплошной и кромешный ад. Ничего не было видно, машина сотрясалась от попаданий. Стреляло все и отовсюду, у нас уже не было иных мыслей, кроме одной — выбраться. Рацию вывело из строя первыми же попаданиями. Нас просто расстреливали, словно мишени в тире. Казалось, что прошла вечность, время тянулось, как в кошмарном сне. Загорелась наша машина. Сержант, наводчик орудия, рванулся в верхний люк, и меня тут же залило кровью — сержанта срезало пулей… Рванулся из машины и я сам… Пуля ударила в грудь, потерял сознание. Очнулся в каком-то подвале, вокруг чеченцы. Плен… какой-то бородатый врач, может быть, русский, может, чеченский сделал операцию.