Виталий Мелентьев - Одни сутки войны

— Вот! — Закридзе ткнул его пальцем в грудь.

— Я думаю, что Штильмайер…

— А я думаю, — перебил Сутоцкого Шарафутдинов, — если была расписка, то настоящий немец…

— Курт — австриец… — буркнул Сутоцкий: на него действовал яростно горящий взгляд Закридзе, и он начинал верить, что дело с запиской, пожалуй, не совсем чисто.

Закридзе только усмехнулся, многозначительно и с презрением. Шарафутдинов молча изучал записку.

— Что будем делать? — спросил Сутоцкий.

Ему не ответили. Холодало. Потянуло псиной. Шарафутдинов посмотрел на часы, словно засекая поворот событий, и сказал:

— Ерунда все.

— Что ерунда? — осведомился Сутоцкий.

— То, что Закридзе болтал, а ты поверил.

— Я… не поверил.

— Почему — ерунда? — спросил Закридзе.

— Потому что в схеме есть то, чего у нас на карте не было. Значит, схема правильная. А если правильная, выходит, человек, ее писавший, рисковал головой. Понятно?

— Не понимаю… — возмутился, но уже не так яростно Закридзе.

— А ты думай! Что ты знаешь о разведке? — Шарафутдинов говорил спокойно, с чувством превосходства. — «Провокация»! — передразнил он. — Я с Матюхиным лазил и видел, какой он.

Закридзе уже набрал воздуха для очередного взрыва, но смолчал.

— Вот на что смотреть надо. — Шарафутдинов потряс схемой. — Видишь, вот тут у них командный пункт и ход сообщения к нему — крытый… Вот почему никто из наших наблюдателей его не обнаружил. И еще, я думаю, потому, что этот командный пункт как бы запасной, он почти не используется.

— За всех решаешь? — съязвил Закридзе.

— Схемы нужно уметь читать. Учись! Сколько траншей на взлобке, Закридзе?

— Ну… две.

— А здесь, видишь, три. Третья — крытая. Вот мы ее и не видели. Схема — верная. И австриец тот — верный.

Сутоцкий с недоумением смотрел на Шарафутдинова, слушал его властный голос и удивлялся: когда и как он стал таким? Как он просмотрел рождение настоящего разведчика и командира? И властность, и умение взять инициативу в свои руки, и, главное, ум.

— Как у тебя все правильно!

— А почему обязательно должно быть неправильно? Вот тебе про сортир говорили. Что говорили?

— Что ты пристал?

— Сортир перенесли прибывшие части. Почему? А потому, что стоял он за командным пунктом, а ветер все время был западный. Надувало. Те, что строили оборону, думали: хорошо, офицерам недалеко бегать. А эти чувствуют себя временными, подменными. Им лишь бы сейчас удобно. Понял? Вот они и построили новый, поближе, на линии КП. Значит, командный пункт действует. Это главное, что нам нужно понять. И еще. Видишь, здесь и здесь — пулеметы и дзот. Зачем? А затем, чтобы прикрыть КП огнем. И заметь, на наших схемах они тоже не показаны. Почему? А потому, что у них своя задача — прикрыть КП. Вот они и молчат. А раз молчат — не засечешь. Ход к ним тоже крытый. Вот и запомните…

— Послушай, сержант… — начал было Закридзе, но Шарафутдинов оборвал его:

— Прекратите болтать, рядовой Закридзе! Я отдал приказ, а его не обсуждают! Запоминайте схему. А потом, Закридзе, засунете записку на старое место.

— Почему? Зачем? — вскинулся Закридзе.

— Потому что, если ее возьмет кто-нибудь один, он… будет уверен, что вернется? А если вернется хоть один, он доложит, и записку достанут. А если никто не вернется… все равно кто-нибудь из наших найдет — мы дорожку показали.

Все было правильно, все логично. Закридзе понимал это, но он не был бы самим собой — честным, горячим и прямолинейным парнем, — если бы не верил свято во все то, чему его учили. Потому он с вызовом сказал:

— Хорошо! Но я все равно доложу.

— Я же сказал, доложит каждый. А сейчас запоминайте схему. Может пригодиться.

Сутоцкий рассматривал схему и думал о своем: как же так получилось, что он внутренне сдался? Может, он трус? Нет, нарочно проверял себя — не трус. А вот здесь, когда решалась судьба людей, которых он знал, которых уважал, несмотря на минутные вспышки злобы, на ревность, он в этих людях все-таки усомнился. Почему? Почему Шарафутдинов взял все в свои руки? Разве он не мог сделать то же самое? Мог! А не сумел. Почему?

Он долго продирался сквозь смутные мысли, догадки, воспоминания и медленно, очень медленно пришел к выводу: Шарафутдинов в эти минуты думал не о себе, даже не об офицерах — он думал о деле, которое ему поручили. Для него дело было главным. Он выполнял приказ и решительно отбрасывал все, что могло помешать его выполнению. Наверное, он тоже чувствовал себя не просто сержантом Шарафутдиновым, а Шарафутдиновым-поисковой группой захвата, Не в единственном числе, а всей группой сразу.