Владимир Першанин - Чистилище Сталинграда. Штрафники, снайперы, спецназ (сборник)

– Ну, вот, еще один кровью искупил.

Другой штрафник возрастом постарше перекрестился:

– Господи, упокой душу усопшему. Грешники мы, но прости нам грехи наши и прими покаяние, окажи милость…

Если усмешку бывшего комбата оставили без внимания, то причитания верующего встретили с издевкой:

– Нашел, где милость искать!

– Сдались мы твоему богу!

Ко всему прочему кончилась вода, которую носили за несколько километров, Митрохин послал за ней старшину Глухова и двух помощников. Группу перехватили у подножия холма и обстреляли. Глухов вернулся лишь с одним бойцом, без воды, явно напуганный, и показал пробитую флягу Митрохину.

– Гляньте, какая дырка. Если не уберемся отсюда, такие же дыры в головах заимеем.

– Куда твой боец делся?

– Вон, убитый лежит.

– Ну, хорошо, – успокоился командир роты.

Очередная смерть его совершенно не тронула. Хуже, если бы боец переметнулся к врагу, а погибших списывать легко.

Тем временем умер раненный в голову штрафник, а на юго-востоке усилилась канонада. Послали связного, он вернулся с короткой запиской ждать приказа, но приказ явно запаздывал. Митрохин хорошо понимал, что его подразделение – это не обычная стрелковая рота. Сидеть в неопределенности люди не будут. Они способны драться, а в такой ситуации лишь увеличится число дезертиров.

Из продуктов осталась крупа, но сварить ее не было возможности из-за отсутствия воды. К вечеру Митрохин послал в штаб дивизии Маневича и Ходырева.

– Я же при пулемете, – сказал Борис.

– Не убежит твой пулемет. Возьми винтовку, пойдешь с лейтенантом.

Идти предстояло километров шесть, а если делать круг от рощи, то наберется все десять. По дороге едва не наскочили на вражеский бронетранспортер. Он стоял на бугре, карауля пулеметом довольно большой участок. Теперь круг мог составить все пятнадцать километров. Сели перекурить, обсудили положение. Маневич по-прежнему держался с Борисом по-дружески, хотя стал полноправным командиром.

– Невеселые дела, Борька.

Ходырев согласился, что ничего веселого нет. Дул холодный ветер, оба замерзли и жалели, что не надели шинели. Надеялись пробежать туда-обратно, однако путь получался опасный. Бронетранспортер двинулся в другую сторону, но показались два мотоцикла. Слишком оживленными стали проселочные дороги.

– Подождем, – предложил Маневич.

Он достал из-за пояса трофейную гранату, отвинтил колпачок внизу рукоятки, потрогал шнурок с пластмассовым шариком на конце. Но вступать в бой было бы глупо. Не убежишь в степи от машин. Оба решили, что надо дождаться темноты.

В это же время срочно снимался штаб дивизии. На повозки и немногие автомашины грузили имущество, кипы документов в мешках. Девушки-сержантки, работавшие писарями и делопроизводителями, оживленно переговаривались. Для них переезд на новое место был небольшим путешествием. На близкую стрельбу они мало обращали внимания, полуторка стояла наготове, ждали команды.

Иван Андреевич Стрижак разбирался с самострелами. Их набралось восемь человек, причем трое приблудились в медсанбат из других частей. По этой причине дивизионные особисты с облегчением перевалили решение вопроса на представителя особого отдела армии.

Семь человек стояли небольшой шеренгой, восьмой сидел на траве, обняв раненую ногу, тихо постанывая. Следствие в отношении их закончить не успели, а санбат срочно эвакуировали. Главврач, замотанный и смертельно уставший, проявил чудеса изобретательности, находя транспорт для раненых. Часть людей пришлось отправить своим ходом, самострелов держали до последнего.

– Погрузите их вон на ту машину, – посоветовал Стрижак.

– Нельзя. Там вывозят штабное имущество.

– Баб, что ли? Ценное имущество, ничего не скажешь.

Стрижак с раздражением воспринимал присутствие женщин в штабах. Сюда, на сытую жизнь, пробивались самые ушлые. Их работа не имела ничего общего с тяжким и опасным трудом санитарок или связисток на передовой. Теперь для них держали грузовую машину, а восемь раненых ждали своей участи.

Не так просто было решить, что делать с ними. Эвакуировать не на чем. Отправлять своим ходом? Разбегутся или пойдут сдаваться в плен. Пострелять к чертовой матери? Нельзя. Вина их еще не доказана. По этой причине отпихнулся от решения вопроса дивизионный трибунал – судьи ссылались на то, что дела для рассмотрения не готовы. Стрижак стал бегло опрашивать людей. Если во время следствия они отрицали свою вину, то теперь говорили более откровенно. Четыре человека, один за другим, признались, что стреляли сами в себя из-за растерянности и страха. Заявили, что раскаиваются и желают искупить вину.