Николай Далекий - Охота на тигра

— Конечно, если вы будете заняты или по какой-либо другой причине не пожелаете... — продолжал со своей ухмылкой Брюгель. Он с удовольствием наблюдал за растерявшимся гауптманом. — В таком случае я не буду настаивать на вашем присутствии. Все-таки сцена не из особо приятных и требует крепких, здоровых нервов...

Какое все-таки дерьмо этот оберштурмфюрер, господи! Выламывается, хамит, фиглярничает. Черт с ним, пусть упивается своей властью над пленными, пусть вешает. Конечно, погибнет ни в чем неповинный человек, однако такая казнь должна пойти на пользу делу, а это главное.

— Нет, дорогой оберштурмфюрер, я обязательно, обязательно буду присутствовать, — сказал Верк, сверкнув белозубой улыбкой. — С большим удовольствием! Считаю своим долгом... Ну, а объяснение начальству, если это потребуется, будете давать вы. Согласно имеющейся у вас особой инструкции.

И начальник ремонтной базы открыл дверь, приглашая эсэсовца покинуть вместе с ним кабинет.

В кладовую Брюгель явился в сопровождении переводчика. Любу заставили подписать обязательство, гласящее, что она не должна вступать в посторонние разговоры с пленными, передавать им что-либо, кроме указанных мастером инструментов, и не брать у них писем, записок или других предметов для передачи третьим лицам, а также немедленно сообщать своему начальнику в случае, если кто-нибудь из пленных попытается установить с ней контакт.

Переводчик старательно, слово в слово, перевел то, что сказал в заключение комендант.

— Помните, такие контакты караются смертью. Вас казнят, повесят тут же, на базе, немедленно, как только мы установим вашу вину. Нам все будет известно, и гораздо раньше, нежели вы предполагаете. Все ясно?

Брюгель знал, что делал. Он верил во всепобеждающую парализующую силу страха. И он увидел, что достиг цели — молодая кладовщица перепугалась до смерти.

Но настоящий страх Люба испытала немного позже, когда увидела в окно, как четверо пленных устанавливают посередине двора высокий столб с перекладиной. Свисающая веревка с петлей на конце не оставляла сомнения в назначении сооружения — это была виселица.

Остальные пленные стояли у стены и под надзором переводчика твердили «урок». Но вот они закончили зубрежку, к ним подошли конвоиры и повели к столбу. Там всех пленных выстроили в одну шеренгу.

Виселица, эсэсовец, переводчик, конвоиры и шеренга пленных.

Вдруг, очевидно по приказу эсэсовца, из шеренги вышел пленный с жетоном № 13. Люба сразу же узнала его — черное ведерко в руке. Она ужаснулась: сейчас на ее глазах состоится казнь, и будут вешать именно его, этого юношу. За что? В чем он провинился? Может быть, нашли тот злосчастный бутерброд, которым он намеревался поделиться с товарищами? Нашли, но он не сказал, кто дал ему хлеб... «Не узнают...» — сказал он тогда и грустно улыбнулся. Он был уверен, что никакая сила не заставит его сказать немцам правду. Окаменев от страха, Люба смотрела в окно.

Юрий Ключевский стоял около столба, лицом к товарищам. Он видел, как испуганно и вопрошающе смотрят на него Шевелев и Годун, и отвечал им едва заметным пожиманием плеч. Он понял, что сейчас по приказу коменданта его должны повесить, но не мог догадаться, и чем именно состоит его вина, вызвавшая такой гнев коменданта лагеря. Это лишало Юрия последней надежды найти какой-то спасительный выход.

Однако и сам Брюгель не смог бы объяснить, почему на этот раз он избрал своей жертвой измазанного краской молодого пленного с грустными мечтательными глазами. Правда, задайся он выяснением этого вопроса, вспомнил бы праздношатающегося, за которого вступился Верк, и то раздражение, какое вызвали у него надписи на стене. Он не мог подавить свою подсознательную неприязнь к людям, в глазах которых угадывался высокий интеллект, богатство духовного мира. Но Брюгель не был склонен к самоанализу и считал, что он вовсе и не выбирал, а всего лишь поманил пальцем к себе первого из пленных, на ком остановился его взгляд.

«Вот и конец, — думал Юрий, слыша, как учащенно и сильно бьется его сердце. — Какая-то роковая случайность, дикое недоразумение. Неужели Иван Степанович и Петр не сумеют без меня осуществить план побега? Заклинаю перед смертью, друзья, найдите в себе силы, совершите этот подвиг! Заклинаю, умоляю!» Глаза его, устремленные на Шевелева и Годуна, затуманились влагой. Неожиданно он вспомнил, что бутерброд девушки-кладовщицы все еще у него в кармане. Пропадет... Как глупо!